Полчаса назад она слышала орудийные выстрелы, доносившиеся со стороны Симановского леса, видела с балкона даже, как белая вспышка последнего выстрела лизнула горизонт, торжествовала, что восстание коммунистов подавлено. «Не к добру это мое веселье», — сказала Христина себе, ожидая, что вот-вот затарахтит повозка и она увидит Костадина.
Она вошла в залу, чтобы утихомирить детей, которые гонялись друг за дружкой, как раз в ту минуту, когда шумно открылась входная дверь и во дворе раздался встревоженный голос деверя. Манол что-то крикнул Янаки, перед домом зацокали лошадиные подковы.
Христина спустилась по лестнице, Манол торопливо шел к конюшне, откуда работник выводил коня. Подбородок деверя дрожал: видимо, Манол бегом бежал из околийского управления. Джупунка спросила, куда он отправляется в такое время, но он, не глядя на мать, отвечал бессвязно: сторожка сгорела, надо ехать скорее… ничего толком не сказали, наверное, Лазо опять натворил беды. Пускай они ужинают и ложатся спать. Утром все прояснится, а пока тревожиться незачем… Он вскочил на коня и с двумя конными солдатами, ждавшими его на улице, поскакал на виноградник.
Джупунка всплеснула руками и переглянулась с невестками.
— Боже, что там натворил этот ирод? Зачем только его выпустили из тюрьмы?
— Но ведь там были К оста и отец, как они могли допустить такое? — заметила Христина.
Женщины собрались в гостиной и стали гадать, что могло случиться, говорили не умолкая, в полной уверенности, что сообщил обо всем в околийское управление Костадин.
— Их, наверное, посадили в кутузку в Минде, как посадили сегодня наших, а этот разбойник воспользовался случаем и поджег сторожку, — сказала Джупунка. — Эх, кому что писано… Видать, без тревог и убытков не проживешь. Поедим да пойдем спать — утро вечера мудренее.
Христина пошла к себе в спальню. Спальня показалась ей притихшей, мрачной, словно что-то враждебное притаилось в ней. Ее пугало одиночество. Христина могла бы позвать Цонку, но она не любила золовку — эта курица целый день была безучастна ко всему, даже когда пришли арестовывать ее мужа. И теперь захрапит, как только положит голову на подушку.
Над городом пронесся сдавленный крик и затих. «Сегодня убивали людей, а мне было весело. Может, я сошла с ума?» — сказала она себе, чувствуя, что не может заснуть, и попыталась представить себе, что могло произойти на винограднике. Костадин сообщил или кто другой? Как она не догадалась спросить об этом у Манола? А может, просто не расслышала? Христина вышла в коридор. Дверь на балкон была открыта, и лунный свет проникал внутрь. Снизу доносилось покашливание Джупунки. И она не спит. «Но что мне делать, кроме как ждать их возвращения? Они вернутся на рассвете», — думала Христина, пораженная гробовой тишиной. Не слышно было ни паровозных свистков, ни собачьего лая, одни только лягушки нарушали ночной покой. В животе зашевелился ребенок, напомнив ей о себе, и она принялась думать о нем. Это ее успокоило. Она вернулась в спальню и только к полуночи забылась в тяжелом сне, когда все предположения и все впечатления дня смешались и ее утомленные нервы отказались на что — либо реагировать.
Разбудил ее топот и лай гончих во дворе. Христина открыла глаза и поняла, что проспала. Солнце светило сквозь опущенные занавески, его луч, отраженный в зеркале, плясал на потолке спальни. Вдруг она услышала вопль свекрови, вскочила и в ночной сорочке выбежала во двор. Она увидела въезжавшую через широко распахнутые ворота повозку, увидела и Манола с посеревшим, опрокинутым лицом, услышала, как он сказал: