— Не знаю. Интуиция, что ли… Между убийствами большие промежутки. Это не очень характерно для дел такого типа… Если он шофер, мог ездить на машине в другие места. Запросто.
Петрович кашлянул.
— Вообще-то, — напомнил он негромко, — мы же не знаем, все ли тела найдены. Может, трупы где-то гниют, есть заявления о поиске пропавших, но без тел… без тел ничего нельзя сказать наверняка.
— А все-таки? — загорелся Антон. — Если поднять заявления о тех, кто пропал ночью…
— Таких будет слишком много. — Опалин поморщился. — Будем исходить из того, что у нас есть. Номер первый: Алексей Плешаков, токарь. Номер второй: Нинель Уманец, стенографистка. Номер третий: Елена Елисеева, студентка… Люди, которые никак не были связаны между собой. Общего только способ убийства — удушение, время убийства — темное время суток, и отсутствие мелких личных вещей.
— Отпечатки, — подал голос Казачинский. — Как насчет них, кстати?
— Померанцев дополнительно проработал вещдоки по Плешакову и Уманец. Нет там общих отпечатков. По Елисеевой он работает, но я думаю, и тут отпечатков не будет. Скорее всего этот сукин сын действует в перчатках.
— Жертвы — один мужик, две бабы, — заметил Антон. — Почему?
— Потому что Плешаков, судя по всему, оказал сопротивление, — ответил Казачинский, который изначально занимался расследованием. — Женщину убить проще.
— Как насчет психически больных среди шоферов? — спросил Петрович.
— Мысль хорошая, — согласился Казачинский, — но ты представляешь, сколько вообще шоферов в Москве? Такси, предприятия, организации…
— Автолюбители, — вставил Антон.
— А я думаю вот о чем, — подал голос Опалин. — Может быть, наш шофер уже попадался? Но не на убийстве, а… не знаю… что-то проще, гораздо проще… Не знаю, — повторил он, хмурясь. — Вот смотрите: он ездит на машине, условно говоря, он нормален, а потом что-то происходит, он выбирает ночью случайную жертву, убивает ее и берет вещь на память. Но это ненормально, я хочу сказать, остальное-то время он симулирует нормального, но… нельзя же всегда притворяться. Как-то его сущность должна проявляться… Даже днем.
— Странности? Агрессия? — Петрович схватывал на лету.
— Что-то такое. Но, повторюсь, это только моя гипотеза, а на деле я просто не знаю, как… Вот смотри: есть огромная масса дел, и выбрать из нее те, в которых фигурируют шоферы… Может, это вообще какое-то мелкое хулиганство, которым занималось отделение милиции. Может…
Зазвонил телефон, Опалин схватил трубку.
— Твердовский. Сколько раз просил, чтобы ты докладывал мне немедленно…
— Николай Леонтьевич, я…
— Зайди ко мне.
Оставив коллег в кабинете, Опалин захватил с собой карту и отправился к начальству.
— Санкцию на арест запросил, но не использовал, — проворчал Твердовский, выслушав рассказ Опалина и внимательно рассмотрев карту. — А если в следующий раз нам откажут? Нельзя же так подставляться. В прокуратуре на каждую бумажку, которую они выдают, не надышатся…
— Я не мог арестовать Радкевича, он невиновен, — твердо ответил Опалин. — Да, струсил, испугался быть замешанным в историю и оттого вел себя по-дурацки, словно он убил, но — невиновен.
— Ну, раз ты так говоришь… — буркнул Николай Леонтьевич. — Как шофера-то искать будешь?
— Как обычно. Свидетели, следы, улики. Проверять все гипотезы.
Вернувшись в свой кабинет, Иван распределил между сотрудниками обязанности, сделал десяток звонков, пообедал в столовой и занялся другими расследованиями, требовавшими его внимания. Вечером на двухэтажном троллейбусе Опалин добрался прямиком до Трифоновской улицы, где жил Терентий Иванович Филимонов.
Зайдя в комнату Филимонова, Иван увидел старого сыщика, растянувшегося на кушетке, причем без подушки. Терентий Иванович не стал подниматься, а только повел глазами в сторону Опалина и пожал ему руку.
— Как вы, Терентий Иванович? — спросил Иван, присаживаясь на венский стул, судя по всему, оставшийся от прежних хозяев. Филимонов, его дети и внуки занимали две комнаты в коммуналке, которые разгородили и превратили в пять или шесть закутков.
— В моем возрасте, молодой человек, начинаешь ценить всякий день, когда не болит спина, — усмехнулся Филимонов. Он немного переместился на кушетке — очевидно, сейчас спина давала знать о себе. — Простите, что не встречаю вас, как подобало бы радушному хозяину…
— Зачем извиняетесь, Терентий Иванович, — проворчал Опалин. Он любил старика, но его церемонная речь, отдававшая прежним режимом, вызывала у Ивана чувство протеста.