В столовой Манухин и обнаружился — сидя в углу зала, он с аппетитом хлебал суп. Его челюстные мышцы равномерно двигались, маленькие глазки под низким лбом блестели от удовольствия. «И чавкает, как свинья, — с неприязнью подумал Опалин. — Тьфу, б…».
— Здорово, Митяй, — начал Опалин, садясь за стол напротив Манухина, но сразу же понял, что дружеский тон не вышел и вообще — ни черта из его затеи не получится.
Манухин вскинул глаза, усмехнулся, взял разом два куска черного хлеба и начал методично жевать, продолжая при этом с шумом втягивать с ложки суп.
— Физкульт-привет! — выдавил он из себя в промежутках между глотками. — Ты чего не ешь?
— Не хочется.
— Да? Ну-ну. Ты по делу? Я за едой дела не обсуждаю.
— Откуда ты знаешь?
Манухин усмехнулся и, доев хлеб, взял еще два куска.
— Так я и знал. Баба эта, с Никитского. Верно? Только ты, Ваня, учти: просто так я тебе дело не отдам. Я работу провел, людей гонял. Личность, между прочим, установил.
— Да ты, Митяй, молодец. Кто ж спорит-то, — довольно-таки двусмысленным тоном промолвил Опалин.
На самом деле у него руки так и чесались дать Манухину по широкой ухмыляющейся роже — до того чесались, что пришлось убрать под стол, чтобы не было видно, как сами собой сжимаются кулаки.
— Я молодец, — спокойно согласился Манухин. — А ты, Ваня, хитрый. Ловишь крупняк, начальство тебя любит…
— Да ладно, хорош придуриваться, — оскалился Опалин. — Кому убийство на Коминтерна недавно поручили, а? Не крупняк, скажешь? А?
— Уже назад отобрали, — ответил Манухин, поморщившись. — Мол, там дело политическое, расследовать будут особым порядком. Какая там, к черту, политика — ограбить его хотели.
— Это журналиста Доманина?
— Он фотограф был. Да какая разница? Залезли в квартиру, рылись в вещах, а тут хозяин проснулся. Ну и… драка со смертельным исходом. — Манухин закончил управляться с супом, повертел ложку и положил ее в пустую тарелку. — Еще немного, и я б выяснил, кто из местного жулья замешан. Но не дали же, с-суки. — Он коротко хохотнул, сузил глаза. — А снимки там некоторые — пальчики оближешь. Сразу видно, не только для газеты «Правда» снимал. Ха-ха-ха!
И, не сдерживаясь больше, заржал в голос.
— Мебель красного дерева, люстра — водопад хрустальный. — Опалин даже удивился — Манухин, да так поэтически изъясняется! — Надо будет как-нибудь к Спиридонову в гости наведаться, наверное, у него дома такая же мебель стоит. А чё? Тоже ж ведь фотограф…
— Ты мне дело отдашь? — настойчиво спросил Опалин. — Митяй, ты же знаешь, Николай Леонтьевич все равно распорядится передать дело мне.
Манухин тяжело вздохнул.
— Ты про Никитский бульвар? Это мой труп. С какой стати я должен его отдавать?
— Ты сам-то себя слышишь? — проворчал Опалин.
Манухин задумался. Потом все же буркнул:
— Да ну тебя. Что я такого сказал-то? А-а! Понял! Ну ты и язва, Григорьич… Слушай, подожди здесь. Кажется, мне мое второе наконец-то приготовили…
Он отошел и вскоре вернулся, любовно неся в правой руке тарелку с пюре и поджаркой в соусе, а в левой — стакан нежно-розового киселя.
— Хрен с тобой, Опалин, дело я тебе отдам. Но с условием: ты, когда Леонтьичу будешь докладывать, особо напирай на то, что личность жертвы я установил и вообще всячески вам помогал. Ясно?
— Разумеется, — пообещал Иван. — А зачем…
— Когда вы изловите своего шофера, я тоже хочу получить премию.
«Когда еще это будет», — подумал Опалин.
— А вещи жертвы? Ты проверил уже?
— Не успел. На меня тогда же фотограф свалился, я им и занялся в первую очередь.
— Даже соседей убитой по коммуналке не опросил?
— Какие еще соседи? — заворчал Манухин. — У нее квартира отдельная была. Да что ж ты за человек такой, Ваня?! Я тебе русским языком объяснил: за едой о делах не говорю, а ты все балаболишь да балаболишь…
Опалин не стал отвечать. Он видел, как Митяй, с одной стороны, тянет интригу и намеренно не сообщает подробности о жертве, но с другой — раз пообещал отдать дело, на его слово можно положиться. Такая уступчивость, впрочем, могла означать и то, о чем предупреждал Терентий Иванович: «комаровец» ухлопал кого-то важного и именно поэтому Манухин не прочь спихнуть расследование на чужие плечи.
Наконец невыносимый коллега Опалина доел свой обед, и опера поднялись на второй этаж, где находился кабинет Манухина. Дверь была заперта.
Манухин достал ключи, открыл дверь и махнул рукой.
— Заходи.
На столах и даже на полу громоздились коробки с какими-то вещами, газетные свертки с бумагами и фотографиями, а также ящики с неведомым содержимым.