«Откуда, черт возьми, это оказалось у меня? Значит, кто-то принес… но кто? Манухин? Исключено. Тогда кто?»
И неожиданно он вспомнил. Подружка Терехова, которая упала в обморок. Петрович еще плескал на нее воду… А если эта Валя оставалась одна, когда он выходил за водой? И она вовсе не падала в обморок, а устроила симуляцию?
«Терехов унес из квартиры Доманина несколько конвертов… не только деньги, но и фотографии… прихватил по ошибке… Потом подружка забрала снимки с собой, когда ее привезли в МУР… Может быть, она хотела сдать своего приятеля, но испугалась, что ее сочтут сообщницей? Поняла, если ее обыщут, вот она, улика против нее? А избавиться проще простого: на минуту остаться одной и спрятать в этом самом кабинете… Глупо, конечно, просто глупо, фотографии — улика, их надо было сразу уничтожить…»
Но, просмотрев содержимое конверта, Опалин понял, почему Терехову и Вале не захотелось уничтожить фотографии: те были слишком хороши — и заставляли мечтать о чем-то находящемся далеко за пределами их скромных жизней. Парижские улицы, пражский мост, собор в Испании, женщины танцуют фламенко, а это, кажется, уже Рим, а это — Горький в итальянском саду в компании неизвестно кого. Берег моря с живописными утесами, снова парижская улица с Эйфелевой башней вдали, а вот, не угодно ли — под раскидистым южным деревом молодой человек с обаятельной улыбкой держит в руке цветок, что составляет разительный контраст с автоматом, который висит у него на боку.
«Уж не из-за Горького ли Доманин погорел?»
Быстро прочитав надписи на оборотах фотографий — везде «для выставки», «для выставки», «для выставки» — Опалин сунул конверт обратно, в груду старых бумаг, отпер дверь, вернулся на свое место за столом и мрачно задумался.
Хотя Горький умер после продолжительной болезни, его уход из жизни был объявлен результатом отравления и стал поводом для политических преследований. Лезть в это болото у Опалина не было никакого желания.
— Здоро́во. — В дверь просунулся Антон. — Подумал уже о моем деле?
— Да так, — неопределенно ответил Опалин, проводя рукой по лицу. — У меня такое впечатление, будто все они врут. — И тут его осенило. — Слушай, а не могли они все сговориться, чтобы ухлопать ту бабу?
Антон оживился, присел к столу и стал обсуждать с Опалиным нюансы расследования, а под конец, покосившись на его лицо, не удержался и спросил о здоровье.
— Курить нельзя, нагрузки нельзя, вдохнуть полной грудью не могу, — ответил Опалин мрачно, — как мое здоровье? Да ничего.
— Я тут с одним доктором познакомился, — сказал Антон, — говорил с ним о твоем случае, он заинтересовался. Может быть, тебе сходить к нему? Он с Ниной Морозовой в одной квартире живет. По вечерам всегда дома. А фамилия его Алябьев. Он на войне был в полевом госпитале, в последствиях ранений разбирается хорошо.
— Ладно. Как-нибудь схожу.
— Нет, ты обязательно зайди, — настаивал Антон. — Что плохого, если он поставит тебя на ноги?
«Ничем он мне не поможет», — подумал Опалин, но, так как все-таки человек он был практический, решил проверить свою теорию. Дом номер двенадцать жил своей обычной жизнью: где-то гремело радио, где-то переговаривались соседи, женщины развешивали на веревках белье и купали детей. Когда Иван поднялся на четвертый этаж, Таня Киселева как раз выходила из квартиры, и он вошел без звонка. Доктор Алябьев недавно получил одну из комнат, раньше принадлежавшую Ломакиным, но, как назло, когда Иван пришел, дома его не оказалось. Опалин размышлял, уйти ли ему или все-таки подождать Алябьева в коридоре, когда дверь соседней комнаты отворилась. На пороге стоял электрик.
— Надо же, думаю, знакомые шаги, и впрямь — вы. Доктора ждете?
— Угу, — буркнул Опалин.
— Слышал, что с вами было. Можете подождать у меня — в коридоре неудобно.
— Спасибо.
Переступив порог, Опалин оказался в довольно просторной, но, если можно так выразиться, безнадежно холостяцкой комнате. На стене старыми патефонными иголками к обоям была прикреплена фотография, запечатлевшая великолепную лошадь в яблоках.
— А я уж было подумал, не явились ли вы по мою душу, — негромко проговорил Родионов, всматриваясь в лицо Опалина.
— Вам показалось, граф, — ответил Иван, не скрывая своего раздражения. — Чем вы занимаетесь — чините проводку? Вот и чините ее дальше, и никто вас не тронет.
— Сегодня я устроил себе выходной, — колюче парировал его собеседник. — В связи с последними событиями. — Он усмехнулся. — Ни минуты, знаете ли, не сомневался, что вы тогда меня узнали, хотя до того мы виделись бог знает сколько лет назад. Правда, я вас тоже узнал — по шраму. И выражение лица у вас точь-в-точь такое же, как было в детстве.