За буквой «М» последовали и другие литеры: «П» - православие, «Х» - христианство, Христос; так, в свои неполные тридцать лет, Иван узнал, что он христианин, притом, христианин православный (хотя какая разница между «нашей» и «ихней» верой в Христа, он так и не понял). «Быть умным» ему понравилось. Он решил, что должен перечитать все книжки в библиотеке не потому, что «всё равно делать нечего», он хотел знать… хоть что-то; ведь рядом с ним не было ни Аши, ни мистера Нуто, никого, кто мог бы дать ему совет, что делать, если ты – вероятный избранный.
Старая библиотекарша весьма удивилась, когда через неделю он вернул ей прочитанный «Справочник атеиста» с просьбой дать ему ещё книжек. На закономерный вопрос: «Что вы уже читали?» - он смутился, но, тут же ответил: «Пушкина». На лице индианки предательски проскользнуло: «Не слышала о таком».
- Могу предложить вам американских писателей: есть «Белый клык» Джека Лондона, Рэй Брэдбери или вот, «Старик и море» Хемингуэя.
Иван взял всё. Прощаясь, женщина сказала с улыбкой:
- Вы единственный читающий донор в Раю.
Увидев книги, пришедший на утро Джон, со словами: «К вашему неплохому устному добавится хороший английский письменный,» - предложил Ивану новую разработку компании: очки-переводчик. Затем, задумался и добавил:
- Мне всегда нравился Маколей:
Всегда есть жадные багры,
Где требуха плывёт,
Всегда подобный господин
Подобных слуг найдёт…[43]
Он впитывал чужие судьбы, как губка, вбирая всё чтобы, наполнившись, прожить судьбу в себе уже собой; он был индейцем, волком, стариком и рыбой. Из множества судеб он плёл свой собственный путь, своё понимание жизни. «Что сделал бы я?»
Оказавшись внутри новой вселенной, он вдруг увидел, что жизнь не измеряется уродливым понятием «сейчас»: «Я был тогда и буду вечно…» Всё уже было. Было ещё до рождения бытия: смешение судеб - мозаика Бога, из которой творится вселенная.
Книги - эхо Великого Многозвучия: этюды, сонаты, мессы, облекшиеся в гармонию словес чьей-то чуткой рукой для таких как он, глухих Иванов, окружённых высоким забором лени и равнодушия. Он полюбил этот мир - там он был счастлив. Книги давали много, но тошноту после сеансов снимал только Пушкин.
О нём как будто забыли. Даже Гамлет, возможно, оставив надежду поймать «потенциального беглого магла», перестал маячить перед окном. Днём, в горах, он молился «молитвой Пушкина» в надежде, что однажды, горы ответят ему и он снова встретит Ашу; вечером он читал, удивляясь, как мало он знает.
Перед Рождеством, как всегда неожиданно, его навестил Соломон. Увидев стопку из книг, он ухмыльнулся и, как бы походя, спросил:
- Решили заняться самообразованием?
- В Раю это запрещено? – вопросом на вопрос ответил так и не привыкший к подобным визитам Иван.
Соломон вопрос не заметил. В белых, длинных одеждах он был похож на столб из соли, холодный и ядовитый.
- Что читаете?
- Графа Монте-Кристо.
- Забавно.
- Это почему же?
Колдун усмехнулся.
- Вы решили считать себя христианином, а ведь это так не по-христиански мстить ударившему тебя по щеке. Или вы не знали об этом?
Соломон был сильным противником; Иван давно это понял и всё же, решил принять брошенный вызов:
- А если это – не месть, а воздаяние Божье и граф – всего лишь орудие?
- Вы так считаете?
- Да!
Мистер Ли не стал отвечать Ивану, лишь внимательно посмотрел на мужчину и молча покинул дом.
На пасху две тысячи сорок девятого года Ивану приснился сон. Он был чёрным конём и бегал по кругу в старом, пустом шапито. Затем он увидел себя в пещере, сидящим возле старца в монашеской рясе. Монах был стар и сед. Худое его лицо излучало спокойствие, голубые глаза в глубоких глазницах лучились светом. Чистый, высокий лоб, нос «уточкой», усы и длинная борода, которой давно не касались светские руки цирюльника, — всё это делало похожим его на доброго волшебника. В хрупком теле таилась мощь – Иван это чувствовал. Голос старца был тих, но в тишине этой не было шёпота – глас звучал, отражаясь от стен многократным раскатистым эхом:
- Куда бежишь? – спросил он Ивана.
- Не знаю.
- А что у тебя в руках?
Иван увидел, что руками сжимает неизвестно откуда взявшийся томик стихов.
- Это – мой Пушкин.
Монах улыбнулся.
- Давай меняться, - предложил он Ивану. – Ты дашь мне Пушкина, а я тебе крестик.
И он протянул ему сухую ладонь, на которой лежал маленький крестик, слепленный из хлебного мякиша.
- Как же я отдам тебе Пушкина? Это всё, что у меня есть.
Крест на ладони старца сделался как огненный язык и горел ровным пламенем, не обжигая монашеской плоти.
- Я даю тебе своё сердце. Возьми его.