На этих словах Иван проснулся. Он слишком много знал, чтобы не понять, отмахнуться от сна. Пушкин был первой ступенью к познанию пути, который он выбрал сам, до рождения, но о котором забыл, погрузившись в трясину жизни. Бой барабанов и вой вувузел оглушили его и, падая в пропасть, сгорая в плотных слоях материи, войдя в этот мир, он забыл кто он, откуда…. «Делай что должен и свершится, чему суждено…»
На следующий день был назначен сеанс. Поедая свой завтрак, он, вдруг подумал, а не слепить ли ему из хлеба крестик? «Положу его под язык, никто и не узнает. Может, не так будет хреново после «свидания»».
Ещё в лифте Иван почувствовал, что что-то не так. Лифт тихо стонал и вибрировал, и был болезненно сер. «Если ты испугался хлебного крестика, то, что будет с Кубом?» - размышлял счастливый своей догадкой Иван, опускаясь в «чреве кита» на самое дно.
Колдун встретил его на выходе; он был весь в чёрном и чрезвычайно серьёзен. Взглянув на донора, он резко сказал:
- Раздевайтесь.
- Что, прямо у лифта? – не понял Иван.
Подойдя вплотную к наглому русскому, Соломон угрожающе произнёс:
- Не нужно со мной играть, мистер Азизи. Снимите одежду.
Иван послушно разделся. Он понял, Соломон ищет запретное. «Хорошо, что крестик съедобный,» - растворяя в слюне хлебный мякиш, думал мужчина.
Результатов обыск не дал. Иван не стал одеваться, а просто прошёл в чёрную комнату и лёг на «проклятое место».
Помощник, как битый жизнью шакал, долго «принюхивался», чувствуя всем своим чёрным телом неладное. «Надеюсь, на этот раз, ты подавишься,» - Азизи, представил, как Куб корчится в судорогах, отравленный хлебным крестиком. Помощник был голоден или просто решил, что малая доза «яда» ему не помеха. Он впился в Ивана и начал «жрать», давясь и отрыгивая, и снова кусая, «жрать» как в последний день, будто мстя посмевшему считать себя христианином русскому за частицу Бога внутри. «Ну, ты и сволочь,» - успел подумать Иван, прежде чем отключился.
Он был разбит, но разбит по-другому. В опустошённом сосуде лежало зерно, и оно не было мёртвым. Горчичная малость, едва ощутимая, теплилась в нём, распространяя такое тепло, что уставший как никогда Иван, забыв об измученном теле, наслаждался «близостью Бога».
Человек, уже прикоснувшийся к Тайне, зная, что будет ввергнут в пучину страданий, что ему никогда не простят иного пути «ни-как-все», что будет распят и оплёван толпой, уже предавшей Бога, ни за что не свернёт с узкой тропы, понимая, что лучше быть с Богом в долине Инома, чем без Бога в Эдемском саду.
Однажды поднявшись над миром, увидев свет и бесконечность миров, простирающихся над ним, червь, рождённый в земле, уже никогда не захочет вернуться обратно, к своим нечистотам из которых он выполз.
Впервые в жизни, Иван почувствовал, что живёт.
Глава 11
Тело Ивана безнадёжно проигрывало жизни. Видя его тридцатилетнего в сутулой фигуре за сорок, с тронутой сединой, редеющей шевелюрой, другие доноры шарахались от «сумасшедшего русского» как от больного проказой. Даже охранники молча сочувствовали ему, все, кроме Гамлета. Встречая Ивана, он зло подтрунивал над быстро стареющим соотечественником. Шуточки вроде: «Скоро ты сдохнешь? А-то, смотри, мы поможем,» - сыпались как из Рога Изобилия осквернённой Фортуны, чёрного от скорби за поруганную чистоту. Иван не отвечал на зло больного ублюдка. «Собака лает – ветер носит,» - отмахивался он от назойливой мухи.
Чем больше дряхлело тело, тем яснее становился разум; упрямое «назло» уступило спокойной, осмысленной воле «всё выдержать и пережить». Почва созрела и семя веры, брошенное благодатной рукой, пустило росток.
Невыразимое счастье поселилось в груди Ивана. Каждый день он делал из хлеба крестик, клал его под язык и отправлялся гулять в окрестности Повертауна. Индейцы издали кланялись ему как человеку, осмелевшему бросить вызов Башне.
После второго сеанса «с крестиком», на котором Помощник долго «ругался», чувствуя в Иване силу врага, в доме Азизи тайно сделали обыск. Иван это понял по Пиву. Вернувшись как-то с прогулки, он услышал странные звуки из ванной. Решив, что в дом пробралась змея, он приготовился выгнать шипящую гадину и, вооружившись большим полотенцем, ринулся в «бой». Гадины он не встретил; вместо неё, из-под ванны шипел на «благом игуанском» раздувшийся от страха Пив.
- Кто же тебя так напугал, дружище?» – вслух размышлял Иван, вытаскивая не желающую покидать убежище ящерицу. – Неужто в Раю снова завёлся ворюга? Если так дело и дальше пойдёт, у тебя появится братик.
Вещей вор не тронул; пропал лишь томик стихов, подаренный Ашой. «Кому понадобился Пушкин? - недоумевал мужчина. – Или это месть Соломона? А может быть Гамлет? С него станется…»