Эпилог
Заложники Адама, облекшись в слабую плоть, в слепом безразличии мы бредём единым потоком по широкому следу вечной змеи. Тело клонит к земле, глина к глине – как все. «Все там будем,» - вздыхаем мы, в тайне надеясь, что ТАМ будет кто-то другой – не я, и всё же…. В своей слепоте мы торопимся быть там как можно скорее; лежать и ёжиться от смертельного хлада с единственной мыслью: «Каким же я был ослом».
Мы падаем в жизнь скопцами, чтобы ползать на брюхе, оставляя память о крыльях душе. Мы не смотрим на звёзды, боясь, что внезапная мысль о вечности, спровоцирует душу на бунт. Мы боимся; боимся смерти, потому что промчались по жизни на Бледном коне ничего не связав. Мы боимся вернуться домой, потому что не помним дороги; боясь заблудиться, мы отчаянно цепляемся за то, что изведано - смерть. Насмешник злорадствует – Адам не вернётся к Богу. Глина к глине, и так до скончания времён.
Солнце давно зашло, а Иван всё сидел растревоженный думами. Башня не отпустила его – он это чувствовал. Расстояние не имеет значения для лишённого тела. Демон, однажды познавший Ивана, принял его как врага, а Причастие Тайн как вызов и теперь уже не просто выкачивал силы, но, посредством тёмных искусств, старался убить христианина. Всё, чем он мог защищаться, была молитва:
- Господи, - шептали губы Ивана, - я – верю, Ты слышишь меня. Я жил как все, не понимая, что жизнь – всего лишь мгновение и каждый прожитый день драгоценен новым познанием. Мы так малы и так упрямы в своём невежестве…. Я мало что могу…, - старик тяжело вздохнул. - Я ничего не могу. У меня нет сил даже для того, чтобы подняться с этого кресла, но я верю в милость Твою, щедрость Твою. Прошу Тебя, дай мне силы разрушить Башню, уничтожить зло, что как спрут расползлось по миру. Если нужно, возьми мою жизнь, только пусть Кими и Кем, и все заложники Соломона снова станут людьми.
Едва уловимая вибрация прошла над местом; будто вздох успокоенной души, выйдя из плена, вознёсся над бренной землёй. Тихо взошла луна; на кресле, в сиянии лунного света, полулежал мёртвый старик с блаженной улыбкой на застывших устах.
Юноша грек, нанятый Иваном в деревне, испуганно замер, боясь приблизиться к мёртвому телу. Он робко озирался вокруг, в надежде, что кто-то придёт и поможет; лишь стрёкот цикад да ветер, играющий верхушками сосен, были ему ответом. Спотыкаясь об острые камни, он отправился вниз, в монастырь за помощью.
И Тайна сошла на землю; по лунной дорожке, в сиянии вечности к острову шёл Христос, заполняя Светом пространство и время. Не выразимая словами Любовь заполнила мёртвое тело Ивана, и смерть отступила. Звёзды, луна и ветер, и вся вселенная в благоговейном молчании склонились пред Жизнью.
- Вот, Я даю тебе силу. Исполни, тебе предначертанное, - не слова, но знание вошло с первым вздохом в тело Ивана; он знал, что ему делать.
К утру, взобравшиеся на гору полицейские (вызванные настоятельницей монастыря) не увидели ничего кроме пустого кресла-каталки. Осмотр места предполагаемой смерти американца ничего не дал, как и поиск пропавшего тела. Чудо списали на невнимательность юноши, решившего, что его подопечный умер, в то время как тот просто уснул, а проснувшись и не найдя помощника, сам спустился с горы и ушёл в неизвестном направлении. На том и успокоились.
Самолёт до Нью-Йорка вылетел из Афин ровно по расписанию. Молодой тридцатишестилетний мужчина, глядя в иллюминатор блаженно улыбался, наблюдая за белой небесной ватой, в безразличии к миру, плывущей у самой земли. Тело его, цвета спелых олив, светилось здоровьем и силой. Иван был счастлив; он это сделал. Христос – его сила, Бог и Господь был в нем, и он был в Силе. Он знал свой путь, потому что выбрал его до рождения; он вспомнил кто он, откуда и радость обретения переполняла его.
К вечеру пыль от рухнувших в два часа после полудня Башни и прилегающих к ней административных зданий рассеялась, и в спешке эвакуированным за периметр Рая донорам разрешили вернуться в свои дома. После внезапной, трагической гибели мистера Ли, Джон 5-1 (единственный кто, не поддавшись панике, пытался спасти людей) взяв на себя руководство спасательными работами, решил, что будет гуманнее отправить доноров на родину утром, дав возможность испуганным людям прийти в себя и спокойно собраться.
Паб в Повертауне был переполнен: Джоны, бывшие служащие компании и жители города, не пожелавшие остаться дома в столь радостный день, шумно обсуждали случившееся. Деревянные напольные часы в дальнем углу в последний раз сменившего настроение паба на облик салуна из американского вестерна прошлого века, отбили полночь. Возле почерневшей от времени стойки стояли двое мужчин и тихо о чём-то беседовали; старый индеец в красной футболке с нарисованным гризли и джинсах выглядел слегка озабоченным, в отличие от своего собеседника, индуса в чёрном дастаре и светлом льняном костюме, который не переставал улыбаться с самого прихода в питейное заведение. Сделав приличный глоток тёмного эля, индеец поморщился и, словно упрекая кого-то, произнёс: