Иван резко повернулся в ее сторону и неожиданно для самого себя сказал:
— Ты думаешь, что я — сексуальный маньяк? Мне невтерпеж? Как-нибудь перебьемся, расти только поскорее, — и он, схватив ее в охапку, усадил к себе на колени и стал целовать в щеки, губы, глаза, шею, приговаривая: «Ты моя лапочка, ты мое золото, и где же ты столько лет пропадала, какого же бога мне благодарить за тебя?»
— Смотри, сейчас грохнемся в колодец — и жениться не надо будет!
На веранде появился дядя Коля, хмурый и подавленный.
— Говорил я тебе — звони командиру, так нет: «загорают», «купаются»! В КАПЭЗЕ они все сидят, обвиняются в покушении на убийство.
— Как это «обвиняются»? — не понял Иван, осторожно поставив Олю на ноги.
— Откуда я знаю. Командир говорил по селектору с оперативным по Крымской области, ему через секунду ответили дословно: «Бузаджи Василий Васильевич, Исаева Рита Ивановна, Овсиенко Николай Васильевич находятся в КПЗ города Керчи. Обвиняются в покушении на убийство».
— Убийство?! Чушь какая-то! А где Оксана, Марина?
— Говорю то, что слышал. Командир еще сказал, чтобы ты без его согласия никаких мер не принимал, он через час-два сам позвонит, после того как выяснит все подробности.
— Так, может, мне самому поехать — это час езды на мотоцикле.
— Я с тобой! — сразу загорелась Оля.
— Никуда вы не поедете. Кто ты такой? Подумаешь, инструктор! А там все решается, так сказать, на высшем уровне. Не ниже Александра Васильевича… А ты сиди и жди. Дай-ка мне ключ от мотоцикла, а то я дурь твою знаю…
Глава двадцать первая
— Что случилось, Виктор? — спросил спокойно Яков.
— Да ничего страшного, все житейское. Короче: Людмила твоя влюбилась, да мы маленько проворонили, и вот теперь она уехала в Новосибирск, а к кому — не знаем. Решили сообщить вам, — сказал Виктор.
На другом конце провода зашумело что-то в трубке и послышался разговор.
— Яков, алло, ты где?
— Да тут я, подожди, Надежда вроде бы знает, где она.
— Тут Настя уже хотела в милицию заявлять.
— Подожди ты со своей милицией, а с кем она там закрутила?
— Да есть тут у нас один тип — преподаватель физики.
— Ладно, спасибо, что предупредили, мы теперь сами будем решать, что делать. Какая, думаешь, причина ее ухода?
— Ты только Надежде пока не говори, но по-моему она… захватила.
— Даже так? Ну ладно, все равно я пока не работаю, буду разбираться.
— Заканчивайте, — сказала телефонистка.
Но разговор и так уже закончился. Поблагодарив девушку, Виктор и Настя вышли на улицу. Было уже позднее утро. Солнце, то скрываясь, то выглядывая из-за облаков, посылало свои ласковые лучи на начинающие желтеть луговины, на перелески, хоть и одетые в темно-зеленую листву, но уже внутренне подготовленные к осенним сполохам, на яркие букеты рябины, на почерневшие грозди бузины, на скрючившуюся под тяжестью колосьев побелевшую рожь, как бы стараясь продлить хотя бы на несколько дней теплые ласковые дни.
— Осенью запахло, — сказала Настя, — время-то как бежит!
— Да, вон даже эта телеграфистка; какая была девчушка, а теперь, гляди, настоящая женщина… И как это мы опростоволосились с Людмилой? Я уже давненько замечал в ней перемены, но не придавал особого значения. А вот теперь и пожинаем плоды…
Некоторое время шли молча. Наконец, Настя произнесла, тяжело вздохнув:
— Одни мы с тобой остались, и душу излить некому! Давай, что ли, Ивану письмо напишем, давно не писали. Хоть в двух-трех словах обо всем расскажем…
— А что! Зайдем на почту, там и напишем!
В маленьком помещении почты посетителей не было. Две работницы живо обсуждали между собой разные житейские вопросы и даже внимания не обратили на Сердюченко, которые уселись за квадратный столик и, достав ручку и бумагу, стали писать. Где-то в углу за перегородкой мурлыкал динамик, на стенке довольно громко тикали часы. Писал Виктор. Надев очки, он медленно, слово за словом, обдумывая каждое предложение, рассказывал Ивану об их житье-бытье.
— И про саблю напиши, интересно же парню будет! — подсказала Настя шепотом.
— Про саблю? — выразительно посмотрел на нее муж. И, понизив голос, добавил:
— А вдруг кто письмо наше вскроет? Мало ли… Да нечего ему знать про саблю: я же ее Людмиле пообещал.
— Так если она такая…
— Какая «такая»? А любая, обещал — значит ей и отдам, я слов на ветер не бросаю.
— Ну, как знаешь. А все-таки как-нибудь, с намеком, про саблю расскажи. Да и про тот кусок… ну ты знаешь!