Ведь я и сам иногда, не желая обидеть товарища, могу похвалить вещь, которая мне не очень понравилась. Но потом я подумал, что все это выглядит немножко странно. Нет, я не претендую, чтобы вещь моя непременно понравилась всякому. Я ее раньше показывал разным людям. Кому-то она нравилась больше, кому-то меньше, кому-то нравилась очень, кому-то, может быть (так уж мне все-таки не говорили, возможно, из вежливости), совсем не нравилась. Но здесь, в кабинетах, она не нравилась всем и не нравилась ничем. Ни одному не понравилась ни одна сцена и ни одна строчка. И Грибачев, и мой бывший старший друг были в этом едины. О последнем я думал, пытался его понять. Тем более что и потом он меня уверял, что в кабинете говорил искренне. Я себе представил: вот ему как члену кабинета предложили прочесть мое сочинение. Он понимает, для чего ему дали это прочесть. Если, допустим, это ему понравится, тогда, как честный человек (а в своей честности он не сомневается), он должен будет сказать, что ему это понравилось. Но если он это скажет, то тем самым навлечет на себя неприятности вплоть до изгнания из кабинета. А у него где-то там какие-то договора, книги, сценарий, представление по случаю грядущего юбилея на орден или на премию. Все рухнет, если ему понравится эта вещь. Ему будет гораздо удобнее, если эта вещь окажется плохой. Он начинает читать и при этом думает. Вот написал всего одну часть и тут же сунул на Запад. Торопится. И из-за такой ерунды. Ну, написал бы уж все, так было б хоть из-за чего отдуваться. А то одна часть. Да еще говорит, что не знает, как туда попало. Если не хотел, так не попало б. Сам сунул, а отвечать не хочет. Хочет выкрутиться. Хочет, чтоб я за него отвечал. Конечно, когда что-то начинаешь читать с такими» мыслями, понравиться это что-то не может. Но он читает: «Было это или не было, теперь уж точно сказать нельзя…» Он морщится. Почему точно сказать нельзя? И что это такое – было или не было? Если не знаешь, было или не было, не рассказывай. Потом ему еще попадется какая-то неудачная строчка, а может быть, и сцена, он раздражается, под влиянием раздражения он видит только одни недостатки и не видит никаких абсолютно достоинств. После прочтения у него и вовсе портится настроение. То, что он прочел, не вызвало у него ни разу ни удовольствия, ни улыбки. А ведь некоторые наши леваки сочтут, что он так думает из трусости. Но он же не трус. Это все знают. В других случаях он кого-то защищал, с кем-то сражался. Но не может же он, рискуя собой, хвалить вещь, которая ему искренне не нравится…
Он идет в кабинет и говорит о птице-тройке. Говорит с пафосом и вполне искренне.
И это ужасно.
«Подождите, я скоро умру»
А вот еще телефонный звонок. Прорывающийся сквозь рыдания старушечий голос:
– Владимир Николаевич, это говорит такая-то. Я вас очень прошу, подождите, мне уже недолго осталось, я скоро умру.
Какой-то дурацкий розыгрыш. Я бросаю трубку. Снова звонок:
– Владимир Николаевич, я вас умоляю, не бросайте трубку, выслушайте. Я понимаю, у вас такое положение, вам не терпится, но у меня цирроз печени, общий атеросклероз, уверяю вас, вам долго ждать не придется. Я, кажется, начинаю сердиться.
– Да что вы ко мне пристали? – говорю я. – С какой стати я должен ждать вашей смерти?
– Владимир Николаевич, – кажется, она тоже сердится, – мне о вас говорили как о порядочном человеке.
– Ну и что с того, что вам говорили? Почему же я при этом должен ждать вашей смерти?
– Значит, вы не хотите ждать?
– Нет, не хочу.
– Да, теперь я вижу (опять в ее голосе слезы), вы не порядочный человек… Вы… вы… вы…
На этот раз трубку бросила она.
– С кем это ты так странно разговаривал? – спрашивает жена удивленно.
– Да ну ее к черту, какая-то сумасшедшая.
Опять звонок. На этот раз звонит наш общий со старушкой знакомый. Она ему звонила, рыдала, жаловалась, и он хочет выяснить, в чем дело, почему я ее обидел. Объясняю, что я ее не обижал, я вообще не понял, зачем она звонила и почему я должен ждать ее смерти. Выясняется: к старушке приходила Вера Ивановна Бунина. Старушка после смерти мужа живет одна в трехкомнатной квартире. Вера Ивановна предложила ей взамен однокомнатную квартиру. «Ваша квартира, – сказала она, – нужна Войновичу».
– Боже мой! – хватаюсь я за голову. – Почему эта Бунина так обо мне хлопочет? И вообще, кто она такая? Дочь того Бунина?
– Нет, она жена нашего Эйдлина. Ну и ну! Пожалуй, пора действовать.