— Нет! Пойду в старушечий. Этот хор только изредка колесит по району. Буду спивать старые гуцульские песни.
— Песни — это, конечно, хорошо, — задумчиво проговорила Ольга Васильевна.
— Поехать мне надо еще во Львов. Телевизор хочу купить шестидесяти-двух-санти-метровый, — чуть ли не по слогам еле выговорила Ганна. — Денежки теперь у меня есть за борова и кроликов. Пока не истратила — поеду! Жизнь у нас с Иваном, сама знаешь, была не из легких. На телевизор нам отродясь бы не собрать.
— Знаю.
— Пей чай!.. Он и меня приучил жить честно. — Она вдруг вспыхнула, глаза ее ненавидяще засверкали. — Будь моя воля, всех жуликов засадила бы на каторгу. На всю жизнь! Чтобы другим неповадно было воровать и обманывать. На иных и смотреть не могу! — Она перевела дыхание, сделала глоток остывшего чая. — Самой теперь надо наверстывать упущенное, Ольга Васильевна, жизнь проходит, тридцать пять лет — не семнадцать.
— Знаю. И все равно тебе одной ничего не сделать. — Ольга Васильевна, вдруг что-то вспомнив, рассмеялась — тихо так, по-старушечьи.
— Смеешься-то чему?
— Сегодня утром на прием пришла старая гуцулка. Сто один год! Чуть горбится, идет опираясь на топорик. И топорик-то у нее не какой-нибудь там, а бронзовый, инкрустированный. «Зачем тебе бронзовый? — спрашивают ее в очереди. — Взяла бы деревянный, легче было бы идти». — «А вдруг медведь попадется навстречу? Вот и убью!» — говорит. Крепкая еще!.. От села Малый Быстрец до нас, считай, тридцать километров, если ехать автобусом. Она же пришла пешочком, прямиком через лес, две горы еще одолела. Так будет десять — двенадцать километров. И никакой одышки, усталости. Ну и как ты думаешь, зачем она пришла, что ей надо от Гаврилы Ивановича? А вот что: просит сделать ей операцию, замуж собирается.
— Что она, рехнулась?
— Ты послушай дальше!.. Гаврила Иванович — сама знаешь, какой он деликатный, — осторожно спрашивает: «Ну если тебе сто один год, тогда сколько лет жениху?» Отвечает: «Восемьдесят три!» — «Нет, — говорит наш главный, — не буду делать операцию!» Она его просит: «Тогда он не женится на мне, ему баба нужна». — «Ну и бог с ним, не буду делать операцию», — отвечает Гаврила Иванович. «Да сделай, пожалуйста, — просит гуцулка, — ведь у него дом, корова, телевизор что твой шкаф, человек он одинокий, глядишь, скоро помрет, и все это добро мне останется. Женщина я бедная!»
Ганна от смеха чуть не свалилась со стула. До слез смеялась Ольга Васильевна.
— Ну и чем закончилась бабкина история? — спросила Ганна.
— А ничем. Поедет жаловаться в Ивано-Франковск. Бери пример с бабки из Малого Быстреца! — многозначительно подняв палец, проговорила Ольга Васильевна.
— К чему ты это рассказала? — почувствовав подвох, спросила Ганна.
— Есть у меня на примете один хороший человек!.. — сказано было тоже с многозначительностью.
Ганна рассмеялась:
— Хорошие милуются со своими женами, Ольга Васильевна, растят детей. Ко мне же сватаются женишки с брачком. Это все накипь! Настоящие где-то на донышке.
— Подумай, подумай. Может, с ним и поедешь в твой знаменитый Крым!.. — продолжала свою мысль Ольга Васильевна, не обратив внимания на слова Ганны.
— И ради чего, скажи пожалуйста, я снова должна выходить замуж? Лучше Ивана все равно не найду.
— Нехорошо начали говорить о тебе в городе. — Ольга Васильевна отвела глаза, посмотрела поверх шкафа.
— Дожила! — Привстав, Ганна отвесила Ольге Васильевне низкий поклон.
— Мужиков много, говорят, к тебе ходит. Думают черт те что! — с любопытством Ольга Васильевна посмотрела на кафельный стояк, точно видела его впервые. У самой был точно такой, ставил один и тот же мастер, вместе с Ганной ездила за кафелем в Коломыю, заплатила целых восемьдесят семь рублей за комплект, всю месячную зарплату.
— А что мне делать с ними?.. Прогоняю, а ходят.
— Думай, милая, думай. — И Ольга Васильевна стала собираться домой, сославшись на усталость.
И Ганна думала. Она до того была убита словами Ольги Васильевны, что не нашла силы встать, проводить ее до самого порога дома, что делала всегда после вечернего чаепития. По пути обычно договаривали то, о чем не успели сказать при Иване.
«Да, наверное, все это так и есть, все это правда, — свернувшись калачиком в углу кушетки, размышляла Ганна. — Наверное, обо мне давно ходит худая молва. Как это я раньше сама не догадалась?..» Стала припоминать. Вот математичка, позавчера попавшаяся навстречу у рынка, остановила на ней долгий и чересчур внимательный взгляд. Раньше этого за ней Ганна не замечала. Прошла контролер из сберкассы, толстозадая Евгения Близнюк, посмотрела искоса, хмыкнула одной левой половиной лица, точно никогда и не знала такую Ганну Стефурак!.. Почтальонши при ее появлении стали шушукаться и покатываться со смеху, в особенности эта вертихвостка Галя в своем задрипанном ситцевом мини-мини, в кургузом, выше пупа, жакетике из какого-то там перлона или нейлона. «Раздуют и сегодняшнюю дурацкую историю с этим Деленчуком, — с ужасом подумала Ганна. — Наговорят и насочиняют бог знает что! И Лидка Деленчук в первую очередь!» Укутавшись от охватившего ее озноба прабабушкиной шалью в зеленую клетку, с тяжелыми, точно литыми кистями, она решила: «Поеду в Крым. Должны же дать обещанную путевку безутешной вдове Ивана Стефурака!.. Вернусь — пойду на фабрику. А вечера — мои. Буду в старушечьем хоре петь стародавние гуцульские песни про женскую долю, в песнях изолью свое горе… Буду бабам шить на досуге платья, чаевничать с подружками. Книги еще читать! Сколько хороших, наверное, пропустила за последние годы. Ивану некогда было, ну и я не читала…»