— Но гениальный драматург, не так ли?
— Не иронизируй! Прочтешь пьесы — сам оценишь. — И Решетов стал пересказывать содержание пьесы Копкова «Слон».
— Лю-бо-пыт-но! — проговорил я.
— Злая сатира на человеческую глупость! Просто — фантастика! Не каждый решится написать такое про новоиспеченного колхозника. А нашел этот чудак в огороде золотого слона!.. Удивительным образом разоблачает себя под пером Копкова мелкость человеческая, которая оборачивается то безграничной тупостью, то столь же безграничной жадностью, убогим и пустым мечтательством. Так оно получается у Копкова — какова цена человеку, такова же цена и мечтам его. Мне иногда кажется неправдоподобным, что совсем еще молодой драматург — и вдруг с такой силой и мудростью коснулся глубокой и сложной человеческой проблемы… Есть у Копкова еще одна сильная пьеса, он мне читал — «Царь Потап». А вон и сам Копков!
К нам навстречу шел крепыш в расстегнутой косоворотке, в просторных рабочих штанах, лихо перекинув через плечо пиджак. Таких ребят, приехавших из деревни, я еще недавно часто встречал на погрузочных работах в порту, на различных стройках первой пятилетки на окраинах города. Их называли «разнорабочими». Что велят такому горемыке, то он и делает. И все им командуют! Какое-то время по приезде в Ленинград весной 1931 года и я потрудился в этом качестве.
Решетов представил нас друг другу.
Говорок у Копкова был сочный, крестьянский, с оканьем.
— Волжанин? — спросил я.
— Ярославец! — рассмеялся Копков и произнес соответствующую этому прибаутку.
Не помню уже, с чего началась наша беседа, но вскоре Копков стал рассказывать о своих мытарствах с постановкой пьесы «Царь Потап». Ставили ее одновременно в двух театрах: в Большом драматическом имени Горького и просто в Драматическом театре, возглавляемом главным режиссером Львом Рудником, — театр этот находился на Харьковской, 9, в бывшей Калашниковской бирже.
Мы молча выслушали его рассказ.
— Но ничего, — уверенно заключил Копков. — Поддержка у меня хотя бы в Горьковском театре серьезная! Ставит пьесу не кто-нибудь, а сам Бабочкин! Держи голову выше, Саша Копков!
Бориса Бабочкина мы все тогда хорошо знали как актера, исполнителя роли Чапаева в одноименном фильме. Но как режиссер он еще только пробовал свои силы. По этому поводу мы с Решетовым высказали Копкову свои соображения, но он горячо возразил:
— Гениальный актер не может быть плохим режиссером! Я верю ему! Не испортит пьесу, не бойтесь.
Мы повернули в кафе — Копков был голоден после работы, и мы перекусили вместе с ним, а потом долго сидели за бутылкой вина.
Александр Копков сразу же мне понравился своей открытостью, непосредственностью. Был прост, ясен, весь на виду. Понравилась и широта его натуры даже при нашем скромном застолье. Он был в хорошем настроении, рассказал сюжет задуманной новой пьесы. Потом много рассуждал о драматургии Горького, и особенно — Сухово-Кобылина. «Смерть Тарелкина» он знал чуть ли не наизусть, приводил из пьесы, как образца истинной драматургии, целые куски. Копкова приводила в восторг убийственная точность сатирических метафор Сухово-Кобылина, внутренняя непримиримость его обличений.
Мы расстались поздно вечером хорошими друзьями.
Потом Копков часто заходил ко мне в редакцию просто так, посидеть и поговорить, поделиться театральными новостями. Меня удивляло, что, хотя никто нигде еще не видел его пьес, все к нему относились с большой симпатией и надеждой. Заслужить это в писательской среде тех лет было не так просто. Такое же отношение на протяжении долгого времени я наблюдал еще к одному молодому — к прозаику Дмитрию Острову.
Ну а как сложится судьба «Царя Потапа», если пьесу все же поставят?
Со Всеволодом Пошехоновым я познакомился намного-намного раньше, чем с Александром Копковым. Наверное, это произошло еще в 1934 году. Встречался я с ним не раз и у Решетова, и в редакции «Резца», а бывало, и на занятиях литературной группы при журнале. Из подающих надежды прозаиков он был самым талантливым. Он немало уже успел и сделать. Много в нем было еще деревенского, но и город уже чувствовался сильно. И крестьянин, и мастеровой! В те годы он работал на «Красном треугольнике», в каком-то из его вредных цехов.
Многое мне нравилось в Пошехонове… Крестьянская степенность и рабочая хватка хорошо сочетались. Он больше слушал, чем говорил. Очень приятным был в компании. Любил литературные темы в разговоре. Чувствовалось: немало читает, хочет побольше узнать и при личном общении с товарищами, не переносит пустопорожних посиделок, до которых охочи иные.