…Меня окликают товарищи. Я с балкона второго этажа смотрю вниз. Из подъехавшего «опеля» вышел майор, машет мне рукой. Это, оказывается, Александр Иванович Черненко. Я, конечно, очень рад встрече с земляком. Где Ленинград — где Прессбаум!
На балконе мы накрыли стол. Я выставил в неограниченном количестве баденский шоколад в стограммовых коробочках и швейцарский сыр. (Мог бы подать и целый трехпудовый круг, купленный в Военторге. Разрубить его на килограммовые куски способен был только наш старшина Кипрушкин своим знаменитым, захваченным из дома карельским колуном!) Черненко принес три бутылки французского шампанского.
На встречу с Черненко пришли и некоторые из сотрудников нашей армейской газеты. Посидели, послушали Александра Ивановича. Рассказчик он был бесподобный. То, что он немного заикался, только придавало его рассказам особое очарование. И я, и мои друзья то и дело покатывались от смеха. Оригинальный был человек Черненко, ни на кого не похожий.
Его потом еще долго вспоминали у нас в газете.
После окончания войны, вернувшись в Ленинград, я вскоре переехал на канал Грибоедова, 9, где тогда жили многие ленинградские писатели, и Черненко в том числе.
Тут мы встречались с Александром Ивановичем чуть ли не ежедневно: то я бывал у него, то он — у меня. Сблизило нас еще вот что: после напечатания романа «Огни в бухте» в 1946 году я работал над «Грозным годом» — новой книгой о С. М. Кирове. Действие в романе протекало в годы гражданской войны в низовье Волги, в Астрахани. А край этот — родина Черненко. И все, что он писал, — тоже об этом крае, о его людях.
Читаю повесть Черненко «Расстрелянные годы» — и во всем узнаю Астрахань своего детства… Узнаю предместье города Черепаху, названное в повести Кобринкой. Черепаха — это татарское село, утопающее в садах и виноградниках.
Узнаю пыльные, немощеные астраханские улицы со зловонными, непросыхающими зелеными лужами; волжский берег в районе рыбных лабазов, где текут потоки затхлого рыбного рассола, так называемого тузлука, выливаемого из бочек; штабеля серебристой воблы в кулях из мочала; соляные пристани с притулившимися к ним, низко сидящими в воде барками; плывущие по Волге колесные пароходы, нефтяные баржи, плоты и громадные беляны со свежим тесом.
Да, все мне знакомо в этой повести о трудной жизни астраханского мальчика Сашки в предреволюционные годы.
Черненко был коренным астраханцем, а я — всего-навсего беженцем с Кавказа, прожившим 1918-й, 1919-й и часть 1920 года в Астрахани, но город хорошо помню, он тоже дорог и близок мне. В работе над «Грозным годом» кроме воспоминаний участников гражданской войны, архивных материалов мне очень помогают собственные воспоминания, знание множества всяких историй, услышанных в свое время и от матери, и от сестры Маргариты (и она в голодный 1919 год бегала воровать яблоки на Черепаху, как это делает Сашка, герой повести Черненко «Расстрелянные годы»).
Материал другой его повести, «Моряна», мне меньше знаком, события в ней происходят в рыбацком селе, но и это произведение я читаю с интересом. В повести показан нелегкий труд каспийских рыбаков, сложные отношения между зажиточной и бедняцкой частью населения, трудности создания ловецкой артели в годы коллективизации деревни.
— Откуда, Саша, у тебя такое глубокое знание рыбацкой жизни? Работал в артели? — спросил я, когда прочел обе его книги.
Хотя Александр Иванович был старше меня почти на целых двадцать лет, мы обращались друг к другу на «ты» и по имени. Меня он звал Георгусом.
Он ответил после долгой паузы. Вопрос мой вызвал у него не самые радужные воспоминания.
— Видишь ли, жизнь меня не баловала с самого детства… Родился я в рабочей семье… Отец никакой профессии не имел, трудился где придется… То уходил летом рыбачить на промысел, а зимой колол лед для ледников… То таскал груз на астраханских пристанях… Конечно, много пил, семья жила впроголодь… Под конец жизни работал дворником у одного из астраханских купцов… Вот так-то, Георгус! — тяжело вздохнул он.
— Ну а ты?..
— Что я… Мальчишкой продавал газеты, работал в переплетной, а больше трудился носильщиком на волжских пристанях…
— Да, много схожего в наших биографиях, — сказал я. — Пристани я тоже хорошо знаю… Ну а дальше?
— Был даже весельщиком!
— Кого же ты веселил? Не купцов ли?