На третий день готовили ореховые торты, на четвертый — торты под кремы. Под кремы шло и варенье, и повидло — из сливы в особенности.
Много чудес увидела за эти четыре дня Ганна. Впервые видела и такое чудо, как Станислава Юрьевна.
Станислава Юрьевна, нажарившись за день у духовки и напробовавшись сладостей, вечером садилась с великим аппетитом ужинать. Ела только острое: соленое, кислое, наперченное. Выпивала положенный ей стакан водки, остаток выплескивала через плечо на пол, переворачивала стакан донышком вверх и начинала спивать своим помощницам свадебные песни.
Ганна убегала, чтобы не слышать и непристойных песен, и гомерического хохота.
На пятый день с утра все сладости стали перевозить на дом к Федору. Такси сделало три рейса.
А к вечеру Федор заехал за Ганной и увез ее в загс. Оттуда уже поехали к нему домой как законные муж и жена.
Игорек, с нетерпением дожидавшийся их у ворот, еще издали увидев такси, со всех ног бросился навстречу.
Поравнявшись с ним, машина остановилась. Федор и Ганна вышли. Игорек с букетом цветов разбежался, обхватил Ганну руками, радостно завопил:
— Вот и наша мама приехала, мама приехала!
Она поцеловала его, взяла букет, Игорек со всех ног побежал обратно с криком:
— Мама, мама приехала!
Когда они вошли во двор, у порога дома их встретили Володя и Леся. Володя степенно пошел им навстречу, низко поклонился. Ганна поцеловала его в обе румяные щечки, которые любили хватать и щипать все кому не лень. И еще за торчащие уши! У Володи они всегда были красные, точно их только что драли.
Леся, сложив руки на груди и ни на сантиметр не двинувшись со ступеньки, только поклонилась легким кивком головы, скривив свои тонкие губы.
«Ох, трудно мне будет с ней», — горько подумала Ганна, но тут пулей вылетел из дверей Игорек, а за ним на крыльцо торопливо вышли родные и друзья новобрачных.
Молодых поздравили, сказали много хороших и ласковых слов, а сестра Федора Магдалина, приехавшая из Бурштына, поцеловала Ганну и прослезилась. Правда, никто из присутствующих не решился, как это было положено по традиции, поставить молодых у порога на колени, благословить их. Это право принадлежало только родителям, которых не было ни у Федора, ни у Ганны.
Магдалина схватила Ганну под руку, повела в дом. Федор пропустил гостей вслед за ними, а сам двинулся замыкающим, этакой качающейся, будто в шторм, походкой, тяжело ступая по ковру, расстеленному у порога. Поведение Леси ему было неприятно. Хорошо, что она вскоре ушла к подругам.
В комнатах шла радостная и оживленная беседа, рассматривались подарки, когда старуха, которая временно жила у Федора и вела его хозяйство, пригласила всех к столу, заставленному вазами со сладостями.
Командовала же за столом Станислава Юрьевна, разодетая в свои стародавние наряды, увешанная яркими сомнительной ценности брошами и браслетами. Но серьги на ней были дорогие, брильянтовые, хотя и неброские.
Садились не торопясь, долго и вежливо уступая друг другу места в центре стола.
Так и чаепитие проходило: спокойно, мирно, за разговорами обо всем на свете, без всплесков веселья и дурачества, каким бывает застолье при свадьбе истинно молодых.
Рассмешил всех только однажды Николай Иванович, когда предложил тост:
— Пью за династию хористов из этого дома! Папа и мама поют? Поют! И чтобы дети тоже пели, когда подрастут! Есть династии каменщиков, печников, резьбарей. Почему не быть династии хористов? За наш городской хор, лучший в мире!
Николаю Ивановичу зааплодировали. Потом даже спели несколько песен под его дирижерством.
Под конец вечера мужчинам все же пришлось вынести по чарке водки и бутерброды. А то они, бедняжки, совсем скисли от одного вида бисквитов, тортов и рогулек, отведав только по рюмочке сладкого вина.
Тихо и спокойно началась жизнь Ганны в доме у Федора. На все, казалось, наложила отпечаток их свадьба.
Она вместе со старухой, которая временно жила у Федора, пока ее сын служил в армии, занималась хозяйством, обшивала мальчишек. В хор, конечно, она не пошла, хотя очень звал Николай Иванович.
Пел в хоре Федор.
Иногда Ганна брала с собой мальчишек и шла с ними слушать Федора. И уже одним этим была счастлива: мальчишки сидели, раскрыв рты как галчата. Вернуть прошлое, она поняла, невозможно. К тому же у нее было много-много забот! Иногда надо было сходить и в собственный дом, прибрать и проветрить его, — сиротливым и заброшенным остался он.