(Конечно, все это могло произойти и совсем иначе! Сергей Воронин, например, считает, что трагедия произошла при смене галса, когда рея со страшной силой могла ударить и свалить за борт Алену или Мая, и кто-то из них потом бросился в воду спасти другого.)
Но, как бы там ни было, погибли все трое… Вместе с Аленой погиб и четвертый, еще не родившийся…
Осиротели сын Алены Сашенька и муж… Осиротели Иван Сергеевич и его жена Лидия Ивановна… Они пережили тяжкие месяцы… Он выстоял. Сказался и сильный характер, и сильный организм. Но человек сотворен не из железа. Горе все-таки сделало свое дело. Раньше времени Иван Сергеевич стал стареть, ко всем бедам — слепнуть…
Это ведь был третий жестокий удар, нанесенный ему в жизни.
Первой, в 1931 году, скончалась дочь Лида, — она похоронена в Гатчине.
Через девять лет, в 1940 году, в Крыму от туберкулеза горла умерла красавица Арина. Похоронили ее в Ливадии.
И вот теперь — погибла на Карельском перешейке и третья дочь, Алена…
В Ленинграде Ивану Сергеевичу было невыносимо тяжело. Он на некоторое время выехал в Москву. Родственники потом помогли ему обосноваться на берегу Московского водохранилища, в Карачарове. Он начал там строить небольшой домик.
Много позднее он написал об этом периоде своей жизни.
Я позволю себе привести отрывок из его «Карачаровских записей», присланных мне в Ленинград, — заодно он приглашал приехать и погостить у него:
«Мы поселились в Калининской области после тяжкого события, потрясшего нашу семью.
В Карачарове жили мои родственники, приехавшие из калужских мест, с родины моей матери. Помню мой первый приезд в Карачарово. Тогда здесь не было больших новых корпусов, в которых живут и отдыхают приезжие люди. Все было очень просто и спокойно. В помещичьем доме князей Гагариных в годы войны был госпиталь. Племяннику моему Борису Петровичу, нынешнему директору карачаровского дома отдыха, было поручено переоборудовать госпиталь в дом отдыха. Мне нужно было разыскать небольшой и дешевый домик, чтобы построиться на отведенном участке.
Помню, как зимой на лошадке, в санях, объезжали мы ближние и дальние деревни на левом берегу Волги. Я знакомился с людьми, слушал их разговоры. Особенно запомнилась мне встреча с одной деревенской старушкой. Мы вошли в избу, в которой, казалось, не было ни одного человека. На печи под шубой зашевелилась старушка, спустила костлявые голые ноги. Надев валенки, она уселась за стол. Мы сказали ей о нашей нужде. Ах, какая чудесная оказалась эта старушка! Она рассказала, что одна-одинешенька живет в своей избе, что ее дети давно разлетелись по разным городам и редко ее навещают. Ей самой приходится таскать из лесу дровишки, и поэтому она редко топит печку. Мы поднесли ей небольшую стопочку вина, угостили имевшейся у нас закуской. Она оживилась. Какими драгоценными, народными, сыпала она поговорками и словами! Почти ко всякой фразе у нее находилась присказка или поговорка. В ней было то русское народное словесное богатство, о котором мы забываем.
Где-то я купил домик, и его на лошадях перевезли через застывшую Волгу. Весною началась спешная постройка. Кругом еще стоял лес, возвышались высокие сосны и ели, зеленели голые кружевные вершины осин. В те времена вокруг Карачарова водилось много дичи. Почти у самого домика я поднимал выводки рябчиков и тетеревов. Зимними ночами зайцы ходили под самыми окнами. После пороши всюду были видны заячьи и лисьи строченые следы. Но особенно много было в запруженной Волге рыбы. Летом и зимой ловили больших судаков, вытаскивали огромных и жирных лещей. Нынче здесь рыба почти исчезла, так же как исчезла водяная и боровая дичь. Причиной истребления рыбы и дичи была, разумеется, неумеренная и жестокая охота, но не только это. Рыбу злостно вылавливал местный рыбозавод, не соблюдавший правил и сроков. Много рыбы погибало зимою подо льдом, когда спускали из водохранилища воду и толстый зимний лед ложился на дно. Как всюду и везде, больше всего погибло рыбы от ядовитых отходов, которые спускали в Волгу построенные на ее берегах фабрики и заводы…»