Дальше Иван Сергеевич пишет:
«Мне полюбилась природа, окружающий Карачарово типичный русский пейзаж, сочетающий в себе лес, поля, луга и широкую многоводную Волгу. Для меня, охотника и старого любителя природы, карачаровские места до сих пор остаются дорогими. Уже давно не беру в руки ружья, но всякий раз радуюсь, когда возле моего домика подымаю выводок рябчиков либо из-под ног моих вылетит уцелевший тетерев».
Переехав под Москву (а через несколько лет обменяв на Москву и свою квартиру), Иван Сергеевич все же не порывал связей с Ленинградом. Здесь у него было много хороших друзей. Да и вся его писательская жизнь, начиная с первых литературных шагов еще до революции, была связана с Ленинградом. Порывать так сразу давно сложившиеся отношения с издательствами и журналами ему было трудно. Правда, в Москве он не был одинок, там находились его старый друг Константин Федин и земляк Александр Твардовский, которые помогали ему во всем, часто приезжали навестить его в Карачарове, а то и пожить у него, поработать вдали от столичного шума и суеты.
Приезжая в Ленинград, он и в «Звезду», и в «Неву» приносил свои новые рукописи. Навещал друзей.
Встречался я с Соколовым-Микитовым неоднократно и в Москве в свои нечастые наезды.
Вспоминается одна такая встреча у Центрального телеграфа.
Иван Сергеевич тут же повел меня в гостиницу «Москва». Здесь в табачном киоске продавали итальянские трубки из вереска. Он помог мне выбрать хорошую трубку, а старую, которую я курил всю войну, шутливо посоветовал отдать в музей. Потом он пригласил меня к себе домой пообедать, но я куда-то уходил и не смог пойти с ним.
Вересковую трубку я долго курил, добрым словом вспоминая Ивана Сергеевича…
Остались в моей памяти и другие встречи с Соколовым-Микитовым.
Вот одна из них.
Июль 1967 года, дни работы Четвертого съезда Союза писателей СССР.
В конце мая Соколову-Микитову исполнилось 75 лет. О его творчестве в майском номере «Звезда» напечатала статью ленинградского критика, сотрудника Пушкинского дома Александра Горелова. Статью писал человек, который горячо любил книги Ивана Сергеевича, а потому сумел показать, чем дорог писатель советскому читателю, какова его роль в развитии русской национальной прозы.
Остановившись в гостинице «Москва», я тут на второй или третий день, во время трехчасового обеденного перерыва между заседаниями съезда, неожиданно встретил самого юбиляра и смог его лично поздравить. Иван Сергеевич, сопровождаемый ленинградским критиком Павлом Ширмаковым, направлялся к кому-то или куда-то, но я уговорил и его, и Ширмакова пойти со мной пообедать, благо мы находились на площадке третьего этажа, рядом с рестораном.
Мы заказали обед, и тут Иван Сергеевич сказал много лестного о статье Горелова, поблагодарил за ее напечатание.
— Обо мне за долгую мою жизнь написано не так уж мало, писали и известные писатели, но вот если говорить о критике, то гореловская — первая серьезная статья, — и он стал анализировать статью.
Я слушал его и с горечью думал: «Да, критика в прошлом была виновата перед ним, видела в нем больше охотника и путешественника, чем самобытного писателя с редкостным, пластическим и ярким русским языком… Критики (и редакторы тоже!) больше любят писателей, попавших в «обойму». Вот тут-то они будут из года в год превозносить одни и те же имена, хотя многие из них прекрасно понимают, что Икс или Игрек — явление не такое уж большое в литературе; если посмотреть повнимательней, то можно увидеть и такого яркого писателя, как Иван Сергеевич… Что же делать с этими нравами?.. Бороться с ними невозможно, тут никакие постановления не помогут, это дело совести…»
Я тогда очень пожалел, что рядом со мной не было самого А. А. Горелова. Похвала такого сдержанного по натуре человека, как Иван Сергеевич, — большая честь для любого литератора, для критика — в особенности. Была одна надежда, что Павел Ширмаков все запомнит и передаст своему коллеге по Пушкинскому дому.
Втроем мы хорошо, по-дружески посидели за обедом, вспомнили общих ленинградских друзей.
Пока мы ждали кофе, я с грустью смотрел на Ивана Сергеевича — на его очки с синими стеклами, на разросшуюся белую бороду — и вспоминал время, когда он выглядел истинным богатырем.