Выбрать главу

Тут к нам подошли по делам секретари Союза писателей СССР, я оставил Тихонова и пошел в буфет пить чай.

6

Передо мной лежит пригласительный билет на прием по случаю окончания IV съезда писателей Российской Федерации.

Прием состоялся 18 декабря 1975 года в шесть часов вечера в банкетном зале Кремлевского дворца съездов.

Билет этот сохранился не по чистой случайности, а потому, что на его оборотной стороне в тот незабываемый вечер я сделал немало конспективных записей и теперь могу их расшифровать.

Это был один из самых больших приемов, устроенных для делегатов и иностранных гостей после окончания работы писательского съезда. Мне тогда показалось, что присутствовало больше тысячи человек.

Но пока не было приглашения пройти в банкетный зал, мы втроем — поэт Лев Озеров, критик Евгений Осетров и я — стояли позади громадной людской толпы в вестибюле и мирно беседовали о литературных делах. К нам, запыхавшись, подошел сотрудник секретариата Союза писателей СССР Ким Селихов и сказал, что меня приглашают в президиум. «Кому я понадобился там?» — подумал я и попытался отбиться от этого приглашения. К тому же я почувствовал себя неудобно перед своими собеседниками. Но Селихов схватил меня за руку и поволок за собой.

Так невольно я оказался за праздничным столом президиума, на виду у громадного зала.

После первых тостов с другого конца стола президиума, с бокалом красного вина в руке, приветливо улыбаясь, ко мне подошел Николай Семенович Тихонов.

Поздоровавшись, он сказал:

— Я хотел бы выпить за ваше здоровье!

Я был рад Николаю Семеновичу, налил себе тоже красного вина.

Мы отошли в сторону, чокнулись бокалами и не успели поднести их ко рту, как к нам подошли Анатолий Ананьев, Даниил Гранин, Альберт Беляев и Юрий Рытхэу.

Тихонов, к моему удивлению, обратившись ко мне, повторил свой тост:

— Я хотел бы выпить за ваше здоровье!..

И тут только я сообразил: «Вот кому я обязан приглашением в президиум!»

Уже позднее, оставшись вдвоем, Тихонов спросил:

— Вы долго собираетесь быть здесь?

— Обычно с приемов я ухожу первым. А сегодня к тому же мы с женой приглашены в гости.

— Тогда идемте гулять. Кофе выпьете у меня.

И к удивлению многих, мы в самый разгар банкета через весь зал направились к выходу.

Спустились на безлюдных эскалаторах вниз, вышли на кремлевский двор.

Было свежо, но не холодно. После душного зала дышалось хорошо.

Мы неторопливо направились к Царь-пушке.

О чем мы беседовали?

В этой вольной беседе разговор шел обо всем на свете, но главным образом о книгах. К некоторым новинкам Тихонов относился критически, хотя в печати их всячески расхваливали. У Тихонова был серьезный критерий в оценке художественных и идейных качеств того или иного произведения. Этим я объясняю то обстоятельство, что он активно не принимал некоторые книги так называемой «деревенской литературы», ставя под сомнение их «псевдокритический реализм».

Наша беседа целиком переключилась на украинскую литературу.

Николай Семенович затеял разговор о недавно прочитанной им моей повести «Иванов день», а потом спросил, что я сейчас пишу. Я сказал, что заканчиваю новую повесть «Долгий путь возвращения» и собираюсь еще писать третью повесть из карпатского цикла, но она, в отличие от первых двух, будет посвящена Лесе Украинке, ее путешествию по Карпатам.

— Завидую вам! Прекрасный образ! Замечательный поэт и человек! — сказал Тихонов.

Готовясь писать повесть о Лесе Украинке, я проделал большую работу по сбору материала, много ездил по Карпатам, повторил маршрут поездки Леси Украинки из Черновиц в Буркут, а потом перечитал не только все написанное Лесей и все написанное о ней, но и многое из украинской классики, и не в переводе, а в оригинале. Я был готов к серьезному разговору с Тихоновым.

И был потрясен, когда Николай Семенович стал рассказывать о Лесе Украинке — человеке, поэте, революционере. Как глубоко он знал ее непреклонный характер, ее выдающийся поэтический талант, ее трудный и героический путь от революционного демократизма к марксизму!..

Это было слово поэта о поэте, к тому же — любимом поэте!

Я не мешал его монологу, слушал его вдохновенную речь.

Потом, тяжело ступая, он прочел на память:

Кто вам сказал, что я хрупка? Что я покорна доле? Трепещет ли моя рука, Иль в песнях нет раздолья? Вы слышали, как завела Я скорби песнопенье? — То буря вешняя была, Не хмурь поры осенней…