— Не передавал ли что? — спросил Фесюк с великой надеждой.
— Передавал. В сельсовете Максим вернул, оформил дом на твое имя. Просил, если где найдешь завалявшиеся тетрадки, записи лекций или там учебники и книги, собери их, за ними зайдет медсестра Параска, она и перешлет им, она адрес знает.
— Надо идти в сельсовет, снести паспорт и другие документы, но сил никаких, — пожаловался Василий Петрович. — Правда, и не решаюсь пока.
— С этим делом я тебе помогу, все это пустяки, да и в сельсовете всех хорошо знаю, — с присущей ему лихостью проговорил Кривенюк. — Скажу, хвораешь, радикулит разыгрался, устал с дальней дороги.
— Ох и врать ты горазд, — покачал головой Фесюк. — Сделай, сделай милость. — И передал ему пакет в целлофане, стянутый резинкой.
— Дома ты один скиснешь в четырех стенах, Василь, — пряча в карман документы Фесюка, проговорил Кривенюк. — Может, поработаешь со мной в упаковочной? Мне как раз нужен напарник — одному трудно приходится, много и всякой плотницкой работы.
— Вот приведу дом в порядок, тогда и загляну. Как же без работы? Без работы зачахнешь тут от тоски. И заработок нужен.
— Учти, у меня в упаковочной мало кто бывает из сельчан, делать им там нечего, приезжает только шоферня за грузом из райцентра. Так что никто тебя не будет донимать разговорами о… прошлом.
— Вот рассчитаю свои капиталы и приду. И на жизнь надо отложить, и крышу новую сделать.
— И материал, и мастера я тебе найду. Ты готовь только денежки.
— И во сколько, ты думаешь, обойдется крыша из… алюминиевого листа?
Кривенюк рассмеялся:
— Аж куда хватил! На алюминий у тебя пороху не хватит, такая крыша стоит две с половиной тысячи. Ты поставь что-нибудь попроще, черепицу или железо, — покрасишь железо, и оно будет долго тебе служить.
— А я-то думал, — рассмеялся и Фесюк, — и мне доступен алюминий, у всех вижу беленькие крыши, так и светятся на солнце. Но я шучу, шучу. Куда на старую хату алюминий? Засмеют.
— Такие крыши доступны только колхозникам, Василь Петрович, у них заработки большие. Алюминий и мне не снился, хотя семья зарабатывает хорошо.
— Во сколько же тогда обходятся новые дома? Смотрю — у всех они на высоком фундаменте, — отродясь в Карпатах такого не было! — на четыре-пять комнат, с высокими окнами.
— Клади на круг десять — тринадцать тысяч.
— Ох, ох, ох! Отстал, отстал я от жизни!
— У каждого своя судьба, Василь Петрович, как к кому повернется фортуна. Слышал про фортуну? К тебе она повернулась этим самым местом…
«Да, грамотен стал Гринь Кривой, — подумалось Фесюку, когда тот ушел, сославшись на неотложные дела. Ужинать пришлось одному. — Такой при его хватке мог бы стать и большим начальником, не будь подмоченного прошлого. Но, кажется, и так устроился неплохо. Да, прошлое, прошлое… Куда от него денешься?»
И о своем прошлом он много размышлял после возвращения. Вдали от дома как-то было легче, хотя и тоскливо, отвлекало много разного, а тут — все напоминало.
С чего началось прошлое Василия Фесюка?
Как-то — это произошло в первые месяцы войны — в селе ждали приезда высокого проводника ОУН из Львова, и войт бегал по хатам, искал резную тарелку для преподнесения хлеба-соли.
Войт, конечно, хорошо знал, что такие тарелки могут быть только у старого резьбаря Ивана Пентелюка или же у его учеников. Старик учил серьезным вещам, и на экзамене у него всегда сдавали декоративную тарелку. По сухой резьбе он точно определял, чему научился молодой мастер. Но старик давно припрятал от немцев все свои лучшие работы — а главными у него как раз были декоративные и инкрустированные тарелки, — притворился и хворым, и оглохшим, и войт ни с чем ушел от него.
Завернул войт к Василю Джумачуку. Но тот, невзирая на свой кроткий характер, очень даже складно соврал ему про то, как три года назад продал свою «выпускную» тарелку проезжему артисту из Львова. Не отстал от Джумачука и Василь Дудар. Дудар поведал войту длинную историю про скупщика своих работ, польского полковника, которого хорошо знали в Карпатах как человека, коллекционирующего именно декоративные тарелки гуцульских мастеров, потому что по ту сторону Карпат резьбой занимались еще гурали.
Войт не стал его дальше слушать, хлопнул дверью и к Василю Фесюку зашел уже в каком-то бешенстве. Человек он был крутой и с хваткой. Все его боялись.