Она была богато обставлена, стены — в гуцульских килимах прекрасных расцветок и в рушниках, каждый из них мог украсить музейный стенд.
Когда они пришли в столовую, там уже сидела вся семья за работой. Чувствовалось, Кривенюк достаточный тиран. Тут были и старенькая мать, и какая-то ошалелая, с безумно усталым лицом жена Стефания, и два длинногривых сына-богатыря, несколько лет назад окончивших десятилетку, и дочка Эмилия, ученица пятого класса. Посреди большого овального стола высилась трехлитровая банка с краской. Вооружившись кисточками, все малевали беленькие шарики, поддев их левой рукой на стерженечек. Покрашенные в темно-вишневый цвет, шарики приобретали совершенно натуральный вид вишенок. Их раскладывали на фанерку, и, когда она заполнялась, Стефания относила ее в крайнюю комнату, сильно протопленную, заменявшую сушилку, а сыновья водворяли на стол другую фанерку. Работали молча, не отвлекаясь на разговоры.
Молчали и Кривенюк с Фесюком.
Наблюдая за работой парней, которым по своей богатырской комплекции лес бы рубить или плоты гонять, Фесюк шепнул Кривенюку:
— Чего сыновья-то этим делом занимаются?.. Послал бы их учиться, учеными бы стали…
— Как твой Максим? — Кривенюк усмехнулся и отвел Фесюка к окну. — Учитель твой или инженер получает сто двадцать целковых, а тут на материнских харчах можно в месяц выгнать триста — пятьсот рублей, только старайся! Да и отвечать ни за что не надо, и голова не болит от забот. — Спросил доверительно: — В Крыму ты на курортах бывал, нет?.. А они вот третий год туда ездят, на машинах раскатывают и во́ды-виски пьют в ресторанах. Вот, Василь Петрович, что такое вишенки!
Кривенюк отошел от него и тоже подсел к столу, но на другой конец, подозвал Фесюка, стал ему показывать, как делаются листочки к вишенкам. Перед ним лежал небольшой плоский штамп, лежали узкие полосы плотного белого материала. Штамп напоминал скоросшиватель, только успевай нажимать на него сверху. За какую-то минуту Кривенюк изготовил кучу беленьких листочков.
— Ловко у тебя получается! — проговорил Фесюк.
— А дальше совсем все просто! — Кривенюк взял два только что отштампованных листочка, по одному провел кисточкой с клеем, положил сверху кусок нейлоновой жилки, на какую ловят рыбу, прикрыл вторым листочком, сунул их под второй штамп такого же небольшого размера, как и первый, щелкнул там каким-то рычажком и отдал склеенный вишневый лист Фесюку. — Теперь остается только покрасить его в зеленый цвет, прикрепить три таких листочка к трем вишенкам — и сувенирчик готов! — И Кривенюк с победным видом встал из-за стола.
— Что-то вот только сильно пахнет краской, — поморщившись, сказал Фесюк.
Парни-богатыри захихикали, не поднимая голов со свисающей волосней.
Рассмеялся и Кривенюк:
— Да как же не будет вонять! Нитроэмаль, известно, что воняет. Через каждый час надо делать перерыв, подышать свежим воздухом, иначе сдохнешь. Пошли на улицу, а то уж надышались этой отравы.
Они побродили по двору, и Фесюк спросил:
— И сколько платят за такие вишенки?
— Колхозу — полтора рубля, а колхоз мне — рубль. Вернее, не мне, а моим работягам.
— Да, не за красивые глаза платят такие денежки!..
— За красивые глаза денежки платят только в кино, Василь Петрович, а так всюду надо вкалывать. Устрою тебе такой же станочек, как у меня, — нынче в селе он имеется в каждом доме, как и ткацкий станок для килимов и лижников, — и делай себе на здоровье вишенки! Мои-то ленятся, работают по нескольку часов в день, а ты можешь вкалывать и по десять. За год купишь «Жигули», да еще на книжку положишь кое-что.
— Ну уж «Жигули» мне ни к чему, — сказал Фесюк.
— А то, если хочешь, давай кооперироваться.
— Это что за штука?
Кривенюк взял его под руку и повел уже по саду. Урожай у него тоже еще не был собран. Шли, все время пригибаясь, петляя между подпорками, которые были подставлены чуть ли не под каждую ветку. Кривенюк протянул руку, сорвал две тяжелые, как гири, груши, одну отдал Фесюку, другую с жадностью надкусил и был наказан за это: облил всю грудь соком. Швырнул грушу за ограду и, вытираясь платком, сказал: