Ее слова потом чуть ли не оказались пророческими.
— Нет, нет! — энергично запротестовал Деленчук. — Она оставит меня в покое, как только я оставлю ей квартиру. Живем мы не в собственном доме, в коммунальном.
— Не гожусь я в спасительницы, — с грустью глядя на Деленчука, ответила Ганна. — Да и замуж снова не собираюсь.
У Сергея Петровича был такой убитый вид, что она его пожалела: несчастный человек!
Он ушел, низко раскланиваясь, оборачивался и снова низко раскланивался…
Однажды, когда Ганна увидела у ворот какого-то очередного жениха, внимательно сличавшего адрес ее дома с записью на бумажке, она в страхе вбежала на веранду, накинула на голову платок, схватила пальто и, одеваясь на ходу, через соседский двор выскочила на улицу.
Дело шло к вечеру, она походила по отделам вновь открытого большого универмага, равнодушно рассматривая и готовое платье, и посуду, и мебель. И вдруг ее осенило: «Пойду к Николаю Ивановичу!»
Когда Ганна пришла в Дом культуры керамической фабрики, то еще внизу, в раздевалке, до нее донеслось глухое нестройное пение хора.
«Разучивают что-то новое», — подумала она и стала подниматься по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж. Но тут же, правда, подосадовала: «Надо бы помнить, что по понедельникам у Николая Ивановича репетиция, а вот забыла!»
Ганна некоторое время походила по коридору, рассматривая фотовыставку, потом всякие диаграммы, посидела на скамеечке, сама не зная, чего дожидаясь. Тут, к ее счастью, из зала на цыпочках, осторожно прикрыв дверь, вышла Любка-ветеран, как все ее звали в самодеятельности. С этой Любки-песенницы все и началось здесь: все стали петь и плясать, хоровая группа всегда брала первые призы по району. Теперь-то, правда, Любка не пела, охрипла сильно, но что-то еще поделывала в самодеятельности по хозяйственной части.
Хотя Любка была лет на пятнадцать — двадцать старше Ганны и других хористок, но для всех она всегда оставалась Любкой, и Любой ее никто не звал. Это старило бы ее. А она любила молодиться, это все знали и поощряли ее.
Они обнялись, расцеловались. Как же! Лет десять назад вместе пели в хоре, вместе ездили в Киев. Это уже было какое-то «киевское братство»: такую поездку забыть невозможно. Это уже на всю жизнь!
Любка своим охрипшим, но все же певучим голосом, расплывшись в широкой улыбке, сказала:
— Знала, знала, что рано или поздно вернешься в хор. Кто раз отведал этой отравы, тот уже навсегда ходит отравленный… даже не знаю чем! — и раскатисто рассмеялась. — Как я! И не надо ходить, никто не просит, а хожу!
— Да, думаю вернуться, — печально сказала Ганна. — Времени свободного теперь у меня будет много.
— Слышала, Ганюся, потеряла ты своего Ивана, — в тон Ганне сказала Любка.
— Вот и хожу как потерянная, — опустила глаза Ганна.
— Ничего, — бодро ответила ей Любка, — в хоре найдешь много друзей!
— Но только хочу проситься не в основной, а в тот, новый, который, слышала, набирает Николай Иванович.
— В старушечий?
— Да… У них и репертуар больше подойдет для меня. Мне теперь что-нибудь скорбное, протяжное, стародавнее. Свое задорное и молодое я уже отпела и отплясала. И возраст не тот, не смогу часто разъезжать по району.
— Трудно со вторым этим хором, — посокрушалась Любка. — Сегодня, смотришь, твоя бабка соловьем заливается на репетиции, а назавтра — у нее печень, радикулит, еще какая-нибудь хвороба одолеет. Вот и поработай с таким составом!.. Николай Иванович думает хор сделать смешанным, чтобы там пели и старики, народ этот к тому же более свободный от дел… Вот, кстати, идет и староста этого хора, Федор!
В конце коридора показались двое мужчин, о чем-то беседуя. Вот они остановились…
— Который он? — спросила Ганна.
— Стоит справа.
— Фабричный?
— Нет. Резьбарь. Сидит дома и режет свои штучки-дрючки. Все мы думали, что после смерти жены бросит хор, а он только ушел из первого во второй состав, в твой, старушечий… Слышала, в прошлом году свалился автобус у Хомутова, в гололедицу?.. Погибло семеро… Вот среди них была и его жена. Осталось трое детей…
Распрощавшись с собеседником, Федор хотел было пройти в зал, но Любка поманила его пальцем. Какой-то матросской, покачивающейся походкой Федор подошел к женщинам, поздоровался.
Тут-то Любка и обрушила на бедного Федора все, что знала о Ганне, горячо рекомендуя ее в состав хора. Раскрасневшаяся от стыда Ганна пыталась остановить Любку, но куда там! Надо было знать Любку. Доброта ее не имела границ.
— С такой рекомендацией только в первый состав, — строго ответил Любке Федор. — К тому же она там пела! Дождитесь Николая Ивановича, — сказал он, обращаясь уже к Ганне.