Георгий подошёл к двери в цокольный этаж.
— Николай Александрович там? — спросил он. Часовые согласно кивнули.
Дверь была заперта изнутри. Георгий постучал кулаком. Звук получился очень неубедительный. Дверь была сделана на совесть, железо не дребезжало. С таким же успехом можно было постучать по бетонной плите.
— Стучи прикладом! — приказал Георгий часовому.
Грохот ударов разнёсся по подвалу. Уже лучше. Через минуту крякнул замок, и дверь приоткрылась.
Увидев Николая, Георгий отшатнулся. Почерневшее лицо, ввалившиеся глаза и скорбные складки у губ, изменили Наследника-Цесаревича до неузнаваемости.
Николай, молча, пропустил Георгия в комнату, и запер за ним дверь.
— Ники, что случилось… — начал Георгий и замер, разглядев седые виски брата.
— Пойдём, — неживым голосом ответил Николай.
Они прошли в дальний угол, и Георгий увидел разложенную на полу аппаратуру.
— Жоржи, здесь нужно поставить столы, стулья, провести телефон, — тихо сказал Николай, — займись этим. Пусть принесут, потом мы с тобой сами занесём.
Видя, в каком состоянии находится брат, Георгий не посмел приставать с расспросами и, кивнув, вышел из подвала.
Вскоре прискакал нарочный из Ялты с экстренной телеграммой из Дармштадта о смерти Алисы.
Все последующие события Георгий запомнил вспышками в сумасшедшем круговороте лиц, слов, слёз. Их с Николаем родители, император Александр III и императрица Мария Фёдоровна долгое время были против Аликс, как невестки, но пламенная любовь Ники и его преданность любви снискали уважение даже у сурового Самодержца Всероссийского. Было дано "добро", и Ники с Алисой весной обручились. Уже здесь, в Ливадии, Николай несколько раз просил у папa разрешения на приезд Аликс. И разрешение было дано. Мало того, чувствующий скорую кончину, император лично подписал приглашение, и Аликс должна была вот-вот приехать.
Теперь же её смерть вызвала естественную реакцию горя по почти родственнице. Николаю пришлось принимать многочисленные соболезнования. В Ливадию один за другим прибывали фельдъегеря с пакетами, потянулись коляски с визитёрами. Родственники, друзья и соседи по поместьям, чиновники из Ялты и Севастополя, все считали своим долгом выразить своё соболезнование Николаю и Царской семье. Бесконечные панихиды растянулись до самого вечера.
После обеда в Ялту из Севастополя пришёл пароход "Эриклик", который привёз знаменитого протоирея Иоанна Кронштадского.
Отец Иоанн сразу по прибытию в Ливадию прошел к императору, и после долгого разговора с ним отслужил обедню.
Николай встретился с ним, только в конце дня, когда все собрались к вечернему обеду.
Подойдя под благословение, он удивился перемене, произошедшей в отце Иоанне.
Только что он благословлял Ксению. У него было благодушное, умиротворённое настроение, которое одухотворяло его лицо, глаза, светились бесконечной любовью.
И вдруг, увидав Николая, весь подобрался, улыбка исчезла, взгляд стал глубоким и настороженным. Николай оторопело смотрел в глаза Иоанна Кронштадского, и с ужасом видел, как у того исчезают зрачки и из глаз льётся пронзительная синева, глубокая, как омут. Отец Иоанн дрогнувшей рукой перекрестил Николая и прошептал молитву:
— Благий Человеколюбце! Иже тварь единым словом соделавый, и из нея человека создавый, посети же неизреченным Твоим человеколюбием, падшаго раба Твоего, яко да не погибнет до конца дело руки Твоея…
Император за обедом выглядел угнетённым, кушал плохо, и с сочувствием поглядывал на Николая.
А у Николая стучало в висках: "Падшаго раба Твоего! Падшаго раба Твоего!".
Об отце Иоанне ходили легенды о его святости, прозорливости и способности творить чудеса, но ведь это только легенды… Николаю стало страшно. Он был готов к борьбе, но что в этой борьбе может погубить свою душу, не задумывался. После обеда отец Иоанн дал Николаю знак следовать за ним. Они пришли в маленькую комнатку, которую отвели протоиерею. Предлагали обширные апартаменты, но тот отказался.
Отец Иоанн оглядел Николая с головы до ног и тихо произнёс: — Эка вас много, — потом прищурился, как будто хотел лучше рассмотреть, — и иудей есть? — брови пастыря дёрнулись вверх в удивлении.
Николай дрогнул. Он что, закаченные сознания разглядел? Невероятно! А кто иудей-то? Ну да, конечно, толмач-лингвист!