Саша поставила полученную у раздатчицы миску с супом на стол и представилась:
– Здравствуйте, я – журналист из районной газеты. Приехала написать о вас очерк. Не возражаете, если я с вами пообедаю?
Ей никто не ответил. Парень продолжал упорно жевать, старик возил ложкой по дну пустой миски и смотрел мимо всех.
Саша подумала и села. Она зачерпнула суп.
Ели молча. Иногда старик поднимал левый кулак над головой и тихо, словно боясь, что его услышат, говорил никому:
– Нет, не заставите. Не заставите.
Он опускал кулак и продолжал возить ложкой по жестяному дну. Он делал это сосредоточенно и осмысленно, будто наносил на мятую жесть видимые лишь ему узоры.
К их столу подошла молодая нянечка, забрала у старика миску и вернулась, положив туда запеканку. Старик начал есть, не глядя на пищу. Он ел быстро, и было хорошо видно, как двигается его тощий кадык.
Молодой закончил еду, аккуратно обтер миску большим куском хлебного мякиша и спрятал его в карман пижамы. Затем он выпил светлый компот и посмотрел поверх стола.
Саша подивилась серой прозрачности его глаз: словно неглубокий, нестрашный колодец, куда хочется прыгнуть. Словно два колодца.
Она вспомнила, как маленькая ездила летом к бабушке в деревню и местная девочка, хроменькая Ира, однажды ей сбивчиво призналась, что в колодце на дальней стороне поселка живет ее подруга, синяя женщина-вода.
Они сидели вечером на поленнице, пряча голые ноги от опускающегося на землю ночного холода, пытаясь натянуть дневные легкие платья как можно ниже, и ждали, кто из старших девочек с кем из мальчиков выйдет гулять.
Ира наклонялась совсем близко и сбивчиво шептала, что женщина-вода говорит только с ней и зовет к себе жить.
– Им там все равно, что хромая, – убежденно повторяла Ира. – Там и не видно, кто какой: темно.
Она так и не прыгнула и осталась в деревне, откуда все постепенно уехали, кроме Сашиной бабушки: та успела умереть. Саша пожалела, что, вырастя и выйдя замуж, больше туда не ездила. Ей стало интересно, продолжает ли Ира ходить к колодцу разговаривать со своей синей подругой. Или она все-таки прыгнула и уплыла сквозь секретные туннели, соединяющие все колодцы земли, уплыла далеко в океан и ее хромые, скрученные полиомиелитом ноги слились, превратились в блестящий радужный хвост?
“Все синее – хорошее, – подумала Саша. – Отчего это? Небом наполняется”.
Она взглянула на парня. Тот не отвел глаз и смотрел вроде не мимо, но и не на нее.
– Здравствуйте, – сказала Саша; она решила заново представиться: – Я – журналист Савельева из районной газеты, приехала к вам в гости. Хочу написать о вас очерк. Как вы здесь живете.
Старик взял кусок хлеба и начал крошить на стол. Крошки размокали в супных сплесках и расползались в липкую кружавчатую дрянь.
Саша вытащила тетрадку и положила на колени.
– Вы не возражаете, если я вам задам несколько вопросов? – Она надеялась, что один из них отзовется.
Старик принялся крошить новый кусок хлеба. Парень не отводил взгляда, и Саша прыгнула в серый прозрачный колодец его глаз.
– Вы, – сказала Саша, – вас как зовут?
– Костин, – ответил парень. Он продолжал смотреть не на нее.
– Костин, – повторила Саша. Она записала фамилию. – А имя?
– Миша, – сказал Костин . – А вы что, меня не помните?
“Бедный мальчик, – подумала Саша. – Думает, я отсюда”.
Она решила повторить еще раз.
– Михаил, – сказала Саша, – меня зовут Александра Савельева. Я к вам приехала из города, из газеты. Хочу о вас написать. Вы здесь давно?
– Три месяца, – ответил Миша Костин.
– Нет. – Старик поднял над головой красный морщинистый кулак. – Не заставите. Не заставите.
Он закрыл глаза и затих, словно испугался собственного голоса и спрятался в темноту за опущенными веками. Саша помолчала, чтобы дать его словам уйти, раствориться в пропахшем едой воздухе столовой.
– Скажите, Миша, – попросила Саша Савельева, – а вы откуда сюда приехали?
Она осеклась, поняв, что это прозвучало, будто Костин приехал сам, добровольно. Хотя, может, так было и лучше.
– Спецдетдом номер семьдесят девять, – тут же ответил Миша. Он помолчал и в первый раз добавил пояснение: – Для детей.
Саша почувствовала, что это начало беседы: возможно, ответы перестанут быть односложными и Миша Костин доверится ей, разговорится. Наполнит ее очерк своим личным, что заставит читателя сопереживать.
– И долго вы там были? – спросила Саша. Ей хотелось, чтоб долго.
– С шести лет, – сказал Костин. Он вынул из кармана кусок липкого размякшего хлеба и откусил. Костин начал старательно прожевывать откушенное, а оставшийся хлеб положил обратно в карман.
Кто-то прижался к Саше сзади, словно облепил ее спину мягким и теплым. Она осторожно обернулась, отстраняясь от чужого тела: за ней стояла коротко остриженная карлица с круглым оплывшим лицом. Она была ростом с десятилетнего ребенка и от придурковатости казалась без возраста. На ее отвисшей нижней губе скапливалась слюна и падала на ворот байкового халата. Карлица улыбнулась и ласково заклокотала, словно отвечая на все Сашины будущие вопросы. Затем она снова прижалась к ее спине и вымазала Сашу слюной.
К ним подошла Римма Александровна и погладила карлицу по густым щетинистым волосам. Та издала тонкий звук, словно дернули скрипичную струну. Саше стало физически больно от высокой ноты, будто звук задел что-то, чего нельзя трогать, у нее внутри головы. Будто дернули за нерв. Ей хотелось, чтобы карлица скорее ушла.
– Как вам наше питание? – спросила Римма Александровна. – Хотите осмотреть пищеблок, поговорить с поварами? Можете обеспечиваемых спросить, они едой довольны. Вы о нас хорошо пишите.
– Конечно, – ответила Саша Савельева. – Я сейчас побеседую с Михаилом и осмотрюсь вокруг. Где у вас что.
– В пищеблок сходите, – повторила Римма Александровна. Она взяла карлицу за плечи и потянула за собой: – Пойдем, Нюточка, пора препараты принимать.
Нюточка заулыбалась и, высвободившись, еще раз, напоследок, прижалась к Саше. От нее шел теплый сладковатый запах старой мочи. Затем она взяла предложенную Риммой Александровной руку и неожиданно пронзительно закричала, как кричат животные.
Саша вздрогнула и резко отстранилась.
– Ничего, ничего, – сказала Римма Александровна, – это она радуется, что вы приехали. Она не говорит, а кричит, как птица. Не беспокойтесь: Нюточка безобидная, не буйная. Мы буйных в шестой держим.
Саша подождала, пока они выйдут в коридор, куда уже ушло большинство больных из столовой. Все сворачивали направо, где находился пост дежурной сестры.
– Михаил. – Она повернулась и попыталась поймать его взгляд, но серая прозрачность Мишиных глаз осталась неуловимой; глаза не прятались, они ни на что не смотрели.
– Вас навещает семья?
– Нет, – сказал Костин.
– А в детдоме навещали?
– Нет, – сказал Костин.
– Что же, за все время к вам никто так и не приезжал? – спросила Саша.
– Артисты приезжали, – ответил Костин. – Танцевальный коллектив один раз.
Он поднялся, собираясь уходить.
– Вы куда? – спросила Саша. – Я думала, мы еще поговорим. Я хотела спросить, как вам здесь. Нравится, не нравится.
– Нравится, – сказал Костин.
Он тронул старика за плечо, тот открыл глаза.
Миша помог ему подняться со стула. Они стояли рядом, словно дед и внук.
– Куда вы спешите? – спросила Саша. – Я еще не все спросила.
– Мне песню нужно учить, – ответил Миша.
Он развернул старика к выходу, направив его плечи в нужную сторону.
– Какую песню? – Саша не хотела, чтобы он уходил: ей были нужны его неуловимые серые глаза. Она думала, что если поймает этот прозрачный взгляд, то все получится, удастся сегодня. – Зачем вам песня?
– У нас скоро праздник золотая осень, – сказал Костин. – Мы песню учим. А вы не учите?
– Учим, – ответила Саша. – Я просто уже знаю, мне не нужно. А вам разве не надо идти принимать препараты?