– Держи, полагаю, это твоё, актёр, – так сказал я, когда отошёл от дерева, и протянул маску моему собеседнику. – Сыграй мне, пожалуйста. Одень маску и сыграй, что должен. Я был бы очень рад посмотреть.
– Но я бездарен.
– А моя шутка была плоха, почти даже не шутка, но ты посмеялся.
Отвернувшись от реки, я сел на колени и стал смотреть. Он одел на себя маску, отошёл подальше в заросли гаоляна и начал своё представление. Почти два часа оно шло, к концу уже начало светать и вот – поклон, всё кончилось. Я медленно поднялся на ноги и низко поклонился актёру.
– Спасибо тебе, – сказал я в поклоне. – Я не актёр и в театре плохо разбираюсь, я не критик и не знаю, как мне оценить твоё искусство, но я смотрел и мне нравилось. Я был рад этому времени и взгляд мой радовался твоему танцу. Может… ты оставишь себе эту маску хотя бы ещё на несколько лет и попробуешь снова? Ты ещё молод и, глядишь, у тебя что-то получится, прежде чем согнёшься от старости и сгинешь в ничто. Может быть, ты лишь поторопился? Чего пытаться юноше сквозь невозможность сделать то, с чем он славно справился бы в тридцать? Вдруг с годами и Мельпомена растает к тебе да обратит наконец на тебя взор нежности и ласки, какой обращал на неё все эти годы ты. Быть может, у тебя получится. Чего бы и не попробовать? А когда-нибудь потом мы снова встретимся под этой ивой, и ты расскажешь, что стало с твоей мечтой и любовью, смиловалась ли над тобой величавая муза – получилось ли у тебя, ну?
– Вот оно как, – он задумчиво устремился взглядом к небу и сжал маску. – Может быть, получится, значит?… Получится?
В следующий раз мы встретились с ним через пятнадцать лет. Всё на том же месте, среди поля гаоляна, у реки, под ивой. Но было это уже осенью, когда листья стали опадать, а гаолян стремительно сохнуть. Я шёл по дороге и заприметил знакомое дерево, уж как мне можно было пройти мимо него? Ещё больше, чем в прошлом, напомнило мне оно своим видом женскую фигуру, и казалось, что я видел её уже множество раз. Она кланялась вниз, но при том оставалась такой сильной и спокойной, кем же она была? Я подошёл ближе и оглядел реку. В сезон дождей воды вышли из берегов и теперь бурным потоком неслись по долине, чуть задевая мощные корни ивы. Взгляд мой отвернулся от воды и уставился в дерево. Долго смотрел я на неё, на раскидистые ветви, что ниспадали вниз, пока, наконец, не понял.
– Вот оно что!
И в этот же миг что-то слабо коснулось моей ноги. Я опустил взгляд и увидел его, что приплыл ко мне по реке, как и обещал. Прямо как и тогда он забавно напоминал собой яблоко. Мой дорогой актёр лежал на спине, лицо его было бледным и умиротворённым, синеватые глаза плотно закрыты, словно он со всех сил пытался уснуть. В руках была сжата белая маска, а на лбу у неё что-то нацарапано.
– Друг мой, – молвил я, – мы так давно не виделись. И всё же ты пришёл снова поведать мне о своей жизни и о том, что ответила на твои чувства Мельпомена. Я рад, знал бы ты, как я рад тебя видеть. Мы сдержали наши обещание и встретились.
Чуть обойдя тело, я склонился над ним и всмотрелся в маску. В этот раз он не выбросил её, он сжимал это белое дерево, словно единственное дитя и последнее сокровище. А на лбу у неё была надпись: его последний рассказ. Я коснулся пальцами этих букв, провёл ими по маске и – не выдержал, поднялся, отвернулся и ушёл обратно к иве, чувствуя, как слеза щекочет мне лицо. Не было в траве сверчков, не порхал надо мной мотылёк, даже ветер не хотел тревожить тишины: одна лишь плакучая ива чуть скрипела под своим весом и горько вздыхала. Пред ней я сел на колени и опустил к земле голову.
– Ивовая Каннон, богиня милосердия. Снова ты склонилась над нами несчастными, подобно иве, и снова смотришь нас. Я прошу тебя, Гуаньшуй, будь же ты вновь милосердной и доброй, и как некогда научила ты людей выращивать рис, научи нас понимать талант. Всегда ты помогала страждущим достичь просветления и озарения, так и в этот раз не откажи. Поведай нам, как понять искусство и как его нам оценить? Как жить тем людям, что без дара, но что не в силах быть и не творить? Расскажи, как может быть искусство плохо и почему мы должны его ненавидеть? И будь, молю тебя, будь милосердной к нам – несчастным и бесталанным существам. Позабыл про нас мир, выбросил наши тела в канавы презрения и злобы. Люди смотрят на нас так, словно мы у них что-то украли. Не слышит нас человечество, нет в нём места для тех, чьи творения обруганы и надменными голосами прозваны бездарными. Мы названы злом и осмеяны, а ведь мы просто хотели играть на своих сценах… Так будь же хотя бы ты добра к нашему народу и пожалей нас. Прошу тебя, Ивовая Каннон.
Когда я кончил молитву и повернулся к реке, тела уже не было – воды унесли его с собой. А на земле осталось лежать лишь одинокое яблоко: старое, почти чёрное, выпитое червями досуха и до того истерзанное миром, что им и птицы побрезгуют. И не вырасти яблони в этой земле, слишком она суровая. Так вот и сгинет это маленькое яблоко здесь, обрастёт гаоляном и забудется навеки.
Долго ещё стоял я у берега и смотрел на реку, что уносила тело моего друга, но видел перед глазами одну лишь белую маску, на лбу которой ножом выцарапаны слова: «У меня не получилось».
Большую часть остального моего творчества можно найти здесь: https://vk.com/bookdump</p>