— Соколов!.. Соколов!.. Прикрой меня с левого борта!..
— Андрей, мать твою так!.. Что же ты делаешь!. Заходи с фланга!..
— О, майн гот!.. Форвертс!..
— Дьявол!.. У меня заклинило…
— Шнеллер!.. Шнеллер!..
Никаноров осатанел, лавируя между действующими и пылающими танками. В наушниках прорезался голос политрука Маматова:
— Тришкин!.. Тришкин!.. Мой танк горит!.. У тебя с правого борта «тигр», лавируй!..
— Куда к чёрту лавировать!.. Ничего не вижу!..
— Тришкин, иду на помощь!.. Нам всё одно погибать!.. Иду на таран!..
— Политрук, перестань!..
— Ничего… Передай Никанорову, чтобы берёг Валентину!..
Сбоку рвануло огнём и железом: это Маматов бросил свой пылающий танк в бок громадного «тигра».
— Политрук, зачем?… — заскрежетал зубами Никаноров. — Зачем?…
А огненная карусель всё более и более набирала силу, захватывая в свой стремительный и ужасный водоворот и технику, и людей: рвали крепкую броню снаряды, рикошетили: от неуязвимых мест под немыслимыми углами; лопались и рассыпались, словно игрушечные, гусеницы; вылетали со стремительной скоростью катки, взрывались внутри машины боеприпасы, напрочь отбрасывая в сторону танковые башни.
— Командир! — обливаясь потом, кричал сержант Тришкину. — Командир!.. По-моему, мы куда-то отклонились от маршрута!!..
— Хрен его знает!.. Я сам, как слепой котёнок, ничего не вижу! — орал в ответ младший лейтенант. — Надо, наверное, люк открыть!..
— Бросьте, младшой! — вмешался Татарский. — Там же, снаружи, чёрт знает что творится! Вмиг укокошат!..
— Ничего, Татарский, от судьбы не уйдёшь…
— Командир! — снова истошно заорал Никаноров. — Сидите и не высовывайтесь, как-нибудь разберёмся.
И рванул рычаги. Танк даже подпрыгнул и с ходу бортанул проползающий мимо «фердинанд»: тот опрокинулся, словно игрушечный, и тут же загорелся. Гончаров для уверенности прошёлся по нему пулемётной очередью.
Но тут что-то сильно ударило в башню; танк так тряхнуло, что Никаноров больно ударился головой о стену, рассёк лоб, и кровь заструилась по лицу. А ноздри сержанта сразу же учуяли дым.
— Ребята, по-моему, мы горим!..
— Сейчас проверим, Никаноров. Притуши ход; Гончаров, за мной!
Младший лейтенант и заряжающий через верхний люк выскочили на башню, размахивая тряпьём, сумели погасить не успевший набрать силу огонь.
Гончаров первым нырнул в спасительный люк «тридцатьчетвёрки». Тришкин на какое-то время задержался, окидывая взглядом поле боя. И то, что он увидел, повергло его в глубокое изумление. Всё вокруг горело и пылало, скрежетало и стонало, свистело и шипело. И нельзя было Тришкину понять, на чьей же стороне перевес — на стороне русских или немцев. А как раз было время, когда первый эшелон 5-й гвардейской танковой армии упорно и настойчиво теснил противника, нанося ему большие потери и в живой силе, и в боевой технике. Кроме того, Тришкин ещё не знал, что он и другие танкисты сделали сегодня самое-самое главное — в жестоком встречном сражении остановили и смяли ударную группировку врага, наступавшую вдоль железной дороги на Прохоровку, таким образом сломав острие танкового клина противника.
Тришкин ещё раз взглянул на поле боя и, собираясь нырнуть в люк башни, головой поймал пулю. Упав на руки Гончарова, он только и успел сказать, что старшим вместо себя назначает Никанорова и что экипажу танка следует направиться на правый фланг, в сторону рубежа Полежаи.
— Там жарко, но там есть река, — прошептал он и умер.
На правом фланге армии в тот миг действительно сложилось очень тяжёлое положение. Не добившись успеха в центре, противник дивизией танков обошёл наш 18-й танковый корпус и нанёс удар по 33-му гвардейскому стрелковому корпусу. Где-то к часу дня вражеским танкам удалось прорвать боевые порядки 95-й и 42-й гвардейских стрелковых дивизии на участке Красный Октябрь, Кочетовка и продвинуться в северо-восточном и восточном направлениях до рубежа Весёлый, Полежаев.
Гончаров и Татарский вытащили тело младшего лейтенанта, уложили в воронке от снаряда.
Их танк, стреляя и уклоняясь от вражеских выстрелов, упорно продвигался к правому флангу страшнейшего сражения. И тут разрывом снаряда с «тридцатьчетвёрки» сорвало гусеницу.
— Татарский! Ты меня слышишь? — прохрипел Никаноров. — Оставайся в танке, если что — стреляй. А мы с Гончаровым попытаемся натянуть гусеницу…
— Слушаюсь, сержант!
Иван Никаноров и Гончаров выскочили из тапка, но тут из ближайшего кустарника по ним сыпанула и тут же заглохла автоматная очередь. Гончаров со стоном упал около повреждённой гусеницы. Сержант наклонился над ним: