— От харч!
— Сбавь тон, не шуми. И темп сбавь. На голодный желудок нельзя быстро есть. Разжевывай.
— Есть, остыть, товарищ сержант! Хотя и трудненько это: сутки с гаком не жрамши…
Запив ключевой водою, они выкурили по папироске. Буров растоптал окурок, поправил автомат.
— Подкрепился? Так вот: из пограничников заставы живые мы двое. И участок свой не покинем, будем охранять границу.
— Охранять? — переспросил Карпухин. — Она ж… это самое…
— Ну, не охранять — очищать от фашистов. И дожидаться подхода своих.
— А они подойдут?
— Должны, — сказал Буров. — А мы должны встретить их на вверенном участке как положено.
— Так-то оно так. Да с оружием, опять же с боеприпасами швах.
— Добудем у противника! А швах, между прочим, словцо немецкое. Обозначает: слабо.
— Пропади оно пропадом, коли немецкое… Тьфу!
Дозорная тропа, по которой хожено-перехожено. Трава мокрая: роса. Безлюдье. С востока — отзвуки пушечной пальбы, за лесом — зарево, по небу блуждают сполохи. На северо-восток проходят самолеты с зажженными бортовыми огнями, оттуда, из-за Буга. С бомбами. А где же наши самолеты, наши танки и орудия? На подходе, нелепо же у линии границы держать полевые войска. Подойдут и шарахнут немца: не суй свиное рыло в наш советский огород! Это изречение висит на стене в ленинской комнате, в рамке, Лазебников оформлял. Не висит — висело.
На голове Карпухина смутно белели бинты. Он оступался, поскальзывался, ворчливо поминал черта и бога. Бурова хряскало и кололо в коленке. В животе — тяжесть, будто кирпич проглотил, и эта тяжесть пригибала, сутулила. Буров распрямлялся, приглядываясь и прислушиваясь. Никого и ничего подозрительного.
Вчера они с Карпухиным шли по дозорке: сторожко, ступая на пятку, плавно перекатываясь на носок, теперь же как попало, шаркая, загребая. Нет-нет и хрустнет сучок. Непорядок, но выдохлись.
Отдохнуть бы малость. Набраться силенок. Так и сделают: доберутся до охотничьего домика посреди глухоманной топи; немцы могут туда и не заглянуть.
— Товарищ сержант, неужели мы вдвоем остались от заставы? — спросил Карпухин. — Может, еще кто уцелел? Из нарядов? Какие были на границе, как мы с вами.
— Вряд ли.
— Почему же вряд? — вдруг заспорил Карпухин. — Очень даже вероятно! Не убитые, просто пораненные. А то и вовсе живые-здоровые блукают, как мы с вами. Может, натолкнемся на своих.
Пограничники шли затылок в затылок по межболотной тропке. Она податливо чмокала, а ступи с нее чуток — провалишься и пропадешь. Буров отшатнулся: по пояс в болоте стоял человек. Он был мертв, голова запрокинута, будто человек разглядывает звездное небо с багровыми отсветами пожаров. Шея в загустевшей крови. Одна петлица оторвана с частью воротника, на другой — три треугольничка. Старший сержант, узбек ли, казах, судя по робе — из стройбата, что возводил доты. Как его сюда занесло, на топь? Умер, видимо, от ран, болото засосет — и хоронить не потребуется. Оружия при сапере не было, но на тропе валялся подсумок, набитый винтовочными патронами. Карпухин поднял его, а Буров вытащил из нагрудного кармана погибшего документы, в тисненой обложке — партбилет.
— Товарищ сержант, а товарищ сержант… Вот говорун, неймется ему.
— Что?
— А про нас командование не забудет? Может, податься на восток?
— Ты что, Карпухин? Наши чекистские законы не для тебя писаны? Пограничник не имеет права оставить вверенный ему участок границы! Без приказа. А приказа не было. Ни из комендатуры, ни из отряда.
— Так-то так…
— Запомни: подмогу будем ждать здесь. И будем охранять участок заставы, бороться с нарушителями, то есть с немцами.
— Да ведь они уже далековато!
— Не имеет значения.
— Ну что ж. Я и сам грамотный; ни при каких обстоятельствах пограничник не уйдет с границы, так ведь у нас? Помрем, но не уйдем!
— Помирать не надо, — сказал Буров. — Все это ненадолго.
Вразумил и подбодрил красноармейца Карпухина. Так что иногда полезно поговорить. Но вообще сержант Буров не очень это любит — разговоры разговаривать. Нужда заставляет. Поразмышлять — к этому неравнодушен.
7
Охотничий домик в ельнике, перед крыльцом лужайка, замусоренная порожними бутылками и консервными банками, обрывками газет. Пограничники обогнули островерхии, узкий дом под черепицей, заглянули внутрь, по шаткой, без перил лестнице слазили на чердак. Никого. И в комнатках бутылки, банки, рваная бумага. Закопченная печь, ветхие столики и стулья. Половицы поскрипывали, на всем слой пыли.