Джек осмотрел руку с размазанными узорами, прикинул, что примерно также должно выглядеть и лицо, и коротко бросил:
— Принеси воды, глины и угля. Сделаешь мне новые узоры.
Ральф хотел было что-то сказать, но Джек окатил его таким взглядом, что пришлось примолкнуть и выбраться из пещеры. Большинство членов племени разбрелись по своим палаткам, чтобы отоспаться после бурной ночи, и только пара малышей изумлённо ахнула, увидев своего защитника с разбитым лицом.
Ральф взял скорлупку с водой, плеснул на руки и умылся, шипя от боли. Ему горько подумалось: что же, каждый день новые ранки залечивать? Вчера Джек рассадил ему локоть, сегодня разбил лицо. А что завтра?
С горем пополам умывшись, Ральф взял другую скорлупу с чистой водой, пару головешек из потухшего костра и несколько скорлупок с влажной глиной разных цветов, которую малыши приносили на палаточную площадку почти каждый день, чтобы охотники могли обновлять свои узоры в любое время.
Джек изваянием самому себе сидел на «постели» из листвы и точил гарпун. Тихо, на грани слышимости он напевал въевшийся в память церковный гимн, и Ральфа передёрнуло: это выглядело действительно жутко. Убийца, дикарь, мерзавец Джек точил оружие и, сам того не осознавая, пел славу Господу.
К счастью, приход Ральфа его отвлёк и от гарпуна, и от гимна. Выглядел Ральф плачевно: разбитые губы на загорелом лице алели ярким пятном, скула почернела и глаз заплыл. Извиняться Джек, конечно, не собирался, но мысленно пообещал себе не уподобляться Роджеру.
Ральф опустился рядом с ним на колени и, взяв горсть сушёных водорослей, смочил их и быстро обтёр его лицо, торс и руки, смывая старый узор. После, добавив в глину ещё немного воды, Ральф помешал её палочкой, доводя до нужной консистенции, и принялся замазывать лицо Джека, на несколько минут ставшее незнакомым и странным без маски. Это было лицо молодого мужчины, почти мальчишки, узкое, веснушчатое, с живыми синими глазами и светло-рыжими ресницами. Ральф постоянно менял ему маску, но всё равно видеть его настоящее лицо было странно.
Закончив с лицом, Ральф закрасил шею, грудь, крепкий живот и мускулистые руки, а потом Джек повернулся, подставляя спину. Закончив с жёлтой глиной, Ральф взял в руки белую и двумя пальцами нанёс узоры, уже ставшие привычными, на лицо, плечи и торс. Головешками Джек обвёл кольца на руках уже сам.
— Я свободен? — Ральф отвёл взгляд. Лицо Джека в маске менялось до неузнаваемости, переставало быть лицом человека и становилось ликом древнего языческого идола, скорого на расправу и жадного до крови и развлечений.
— На сегодня да. День Отдыха — так отдыхай.
***
Генри всем телом припал к земле, всматриваясь в колышущуюся сочную зелень, за которой скрывался свиной лаз. Сегодня ему разрешили раскраситься как охотнику, точнее, Роджер разрешил. И не просто разрешил, а сам нанёс узоры, приятно касаясь пальцами кожи, и теперь в той же позе, припав к земле чуть позади, тоже внимательно следил за тропкой.
Когда-то давно, когда Генри был ещё совсем маленький, свиней на острове осталось совсем немного из-за большого пожара. Он помнил этот день только по бешеному азарту охоты и по сильной боли, когда Ральф, защищаясь, ударил его копьём в живот. А потом было жарко и светло до самой ночи, как днём. Тогда почти всех свиней изловили и стали держать в загонах, а на воле оставили только около десятка. Прошли годы, свиньи расплодились, но разрешение поохотиться Джек дал только сегодня на пиру: Билл сказал, что на днях нашёл их логово, и их там было много. Генри понимал, что честь убить первую дикую свинью за много лет выпала ему не просто так, и что если бы он не принадлежал Роджеру, не видеть бы ему своей собственной охоты, как своих ушей. Поэтому он был рад, что принадлежит Роджеру; но на самом деле принадлежать ему было хорошо и так, без всякой охоты.
Задумавшись, Генри пропустил момент, когда на тропке послышался мелкий перестук копыт. Роджер беззвучно коснулся его локтя и кивнул на лаз, прося прислушаться. Генри задохнулся от волнения и нетерпения, крепче сжал копьё и приготовился к броску. Роджер сзади в точности повторил его позу, зная, что если Генри оплошает, он успеет перехватить свинью и ранить, а уж право добить останется за малышом. Пусть это будет его триумфом.
Генри подобрался, согнулся тугой пружиной, и когда коричневое, живое показалось из-за травы, ударил, что было сил, теряясь от прорезавшего тишину визга. Роджер хотел было прикрикнуть на него, чтобы не зевал, но Генри уже выскочил на тропу и бросился вслед за раненой свиньёй, только пятки сверкали. Роджер ухмыльнулся, видя, что его помощь не требуется, и пошёл за Генри шагом. Впереди слышалась возня, визги, кровожадное рычание, а потом визг оборвался на высокой ноте и затих.
На тропе сидел на коленях Генри, держа в дрожащих руках окровавленный нож, а перед ним лежала туша свиньи. Зверёныш, он всё ещё трепетал от только что пережитого азарта погони, и Роджер, снисходительно улыбнувшись, забрал у него нож и, вытерев его о свою ладонь, мазнул мальчику по лицу, смешивая кровь с глиной, углём и потом.
— Понравилось?
Генри кивнул и судорожно сглотнул, глядя на Роджера глазами с расширенными зрачками.
— Не думал, если честно, что у тебя с первого раза получится убить. Ты молодец.
Генри просиял улыбкой, довольный, что сам Роджер его хвалит, и с любопытством глянул на остывающую тушу.
— Что теперь?
— Выпустить кровь. Перережь ей горло.
Генри поморщился, и эта лёгкая тень морщинок была видна даже через толстый слой глины.
— Я… я не хочу. Можно я не буду? — он глянул на Роджера заискивающе, ласково, но такие штучки на него не действовали.
— Убил, а свежевать не хочешь? — Роджер ухмыльнулся недобро, буравя Генри тяжёлым взглядом и протягивая на раскрытой ладони нож. — Перережь горло.
Когда Роджер говорил таким тоном, лучше было с ним не спорить, поэтому Генри взял нож из тёплой ладони и, собравшись с силами, взял свинью за ухо и, оттянув голову, погрузил нож в мягкую плоть. Это было противно и совсем не то, что резать её живую, лишая жизни. Когда гонишься за свиньёй, азарт охоты не даёт тебе времени задуматься о том, что ты делаешь. Хочется только догнать, зажать, не дать уйти, уничтожить, прекратить этот омерзительный дерущий визг. А когда свинья уже мертва, её даже трогать неприятно. Смотреть на закатившиеся бельма глаз, на вываленный чёрный язык, на гадкие щетинки и жирное горло, которое нужно взрезать.
Но Роджер смотрел зло и внимательно, и Генри чувствовал: если сейчас он даст слабину и поддастся детской гадливости, Роджер разочаруется в нём, а этого допустить было никак нельзя. Роджер был нужен Генри, поэтому рука его не дрогнула, когда он с силой провёл ножом по свиному горлу. Он даже не зажмурился, когда тёплая кровь хлынула ему на руки.
Наградой ему был всё такой же тяжёлый, но довольный взгляд чёрных глаз. Роджер гордился.
Гордость Роджера сама по себе много стоила, Генри это знал. Гордость одного из лучших охотников племени, безжалостного убийцы и палача, не знавшего привязанностей — это ещё надо было заслужить. Роджер гордился, но кроме мимолётного взгляда Генри в награду ничего не получил.
— Неси сам, — коротко бросил охотник, поднялся и пошёл по тропе к крепости.
Жалобное «Но она же тяжёлая» застряло в горле, потому что загорелая мускулистая спина всё отдалялась, и чем дальше она была, тем сложнее было бы её нагнать. Генри тяжело вздохнул, взял свинью за копыта и с трудом приподнял от земли. Она ещё не пахла распадом, даже была ещё тёплая, но запах всё равно был — малоприятный запах дикого животного. Да и из зияющего горла всё ещё капала кровь, размазываясь у Генри по плечу и заставляя его брезгливо морщиться.
Ему пришлось приложить много усилий, чтобы догнать высокого Роджера с такой тяжёлой ношей. Охотник даже не оглянулся, когда со спины послышались тяжёлые шаги и дыхание. Давать поблажек Генри он не собирался: малец действительно подавал надежды, и надо было закалять его и воспитывать самым строгим образом. Раз уж Роджер так к нему прикипел, что даже распустил свой гарем, он собирался уделить пареньку максимум времени и вырастить из него не слезливого хлюпика, какими обещали стать многие малыши, а настоящего воина и достойного претендента в охотничьи ряды.