Я быстро разогнулась, залившись пунцовой краской, и, наверное, стала похожа по цвету на соус сацебели, который я как раз и доставала из холодильника. Очевидно, что я опять забыла натянуть футболку на попу, прежде чем нагнуться. А Ник, получается, не только в книгу смотрел…
Осознание сего факта меня странным образом вдохновило, и я прошлась по кухне, намеренно виляя перед ним бёдрами.
– Почему не рассчитывал, Ник?
– О, пожалуйста, прекрати это! – застонал он, закрывшись книгой. – Я полчаса в душе простоял. Хватит мне голову морочить!
– Нет, ответь мне! – начала танцевать я, двигаясь не хуже танцовщиц из стриптиз-клубов. – Ты же не старик. Тебе только тридцать. Почему ты сказал, что «уже не рассчитывал…»? Тебе ведь тридцать, так? Или двадцать семь? Или ближе к тридцати пяти? К сорока? Сколько тебе?
– Хитрая, – сощурился он, на мгновение выглянув из-за книги, – мы договорились не обсуждать мой возраст.
– Да почему?! Для тебя это больной вопрос?
– Нет, мне нравится мой возраст. Просто не хочу говорить тебе.
– Не понимаю.
– И не надо!
– Какая же ты зараза! – с обидой бросила я, решив, что позже обязательно всё выясню, да тут услышала:
– Мне девяносто три. Миллиона.
– Ты неплохо сохранился, – хмыкнула я, попытавшись отодвинуть книгу, которой закрывался от меня Ник. – Мумифицируешься?
– Иногда. Но без фанатизма, – облепив своё лицо книгой, откровенничал Ник.
– Может, ты из пластика?
– Да нет, пластик это дорого, сложно и экстравагантно. На меня так никто не тратился. Я соткан из простых, но очень... очень тёмных материй.
– О-о, это многое объясняет! – засмеялась я, подумав, что про его возраст нужно будет говорить серьёзно и не позволять ему отшучиваться. Да и в тот момент меня больше волновал иной вопрос:
– Скажи, а бывали ли здесь, в «горах Шотландии», где водятся бессмертные горцы, красивые девушки? Может, они были без футболок вообще?
Я влезла между его коленок, продолжая раскачиваться в танце, при этом довольно отмечая, что ноги Ника так и норовили поймать меня в ловушку.
Сотканный-Из-Тёмных-Материй совсем прилип лицом к своей книге, и какое-то время мы провели, сражаясь: я пыталась продолжить танец, а он – зажать меня коленями и обездвижить, но вскоре я услышала его приглушённое:
– Да не было здесь никого, кроме уборщицы.
– Сколько ей лет?
– Ну, она такая… что закачаешься, – дразнил меня Ник.
– Ровесница?
– Помладше.
– На миллиончик?
– Угу.
– Какая она? – перестав танцевать, напряглась я.
Ник убрал книгу от лица и искренне удивился:
– Люб, ты, что, ревнуешь?
– Представь себе! Мы только познакомились, а я такая собственница, что считаю, раз ты снимал с меня футболку и кувыркался со мной на диване; раз целовался на лестничной клетке и катке, а также нагло лапал меня за попу в лифте, то будь добр, отнесись с пониманием к моим чувствам. Я знаю, что ревность – это атавизм. Но тогда считай меня пещерной женщиной! Я такая, какая есть. И я очень ревнивая. Ты готов к таким отношениям? Если нет, тогда… тогда… лучше прямо сейчас вызови мне такси и я уеду.
Ник застыл с открытым ртом, затем произнёс что-то совершенно нечленораздельное (мне даже показалось, будто на другом языке), после чего заткнулся и лишь спустя несколько секунд дёрнул бровью в сторону плиты, заметив:
– Пещерная женщина, кажется, ты оставила меня без ужина. На твоём костре подгорел мамонт.
Я спохватилась и бросилась к сковородкам. А там… Стыд и позор! Так хотелось приготовить для него вкусный ужин, так вкусно пахло, да всё теперь сгорело, пока я крутила своей глупой круглой попой. Как бы сказала моя бабушка: «Срамота!».
Ник вздохнул и сказал, что так и быть, съездит в ближайший ресторан, где купит еду на вынос.
Пока он ездил, я переслушала почти все самые классные мировые хиты и к его возвращению была уже в высохшем нижнем белье, поэтому могла крутиться и поднимать руки как угодно, не опасаясь, что футболка откроет мою наготу.
Он привёз еду, и мы набросились на неё, как голодные волки. Распаковали пакеты, разложили всё по тарелкам и очень вкусно поужинали, болтая о всяких мелочах. После ужина Ник предложил сходить в воскресенье на ярмарку.