По тому времени домна наша была вполне современной. По эстакаде подходил поезд, подвозивший руду, кокс, флюсы (известняк). Этими материалами загружались нижерасположенные бункера. Под ними по рельсам бегал вагон-весы, он набирал из бункеров то одно, то другое. От самого верха домны к ее подножию вел наклонный подъемник, по нему вверх и вниз ходил скип. Машинист вагона-весов загружал скип материалом, скип лез вверх и там опрокидывал свой груз в печь. День и ночь непрерывно шла эта работа, каждые шесть часов пробивали шлаковую летку и выпускали шлак в вагон-ковш, который затем утаскивал паровозик, потом вручную (теперь это делается специальной «пушкой») пробивали летку чугуна и выпускали плавку. По песчаной канаве слепящий, как солнце, чугун, от которого исходил страшный жар, лениво тек на доменный «двор» по многим песчаным канавкам и постепенно застывал там. Летку снова забивали, и домна возобновляла свою работу, а через два-три часа остывший чугун огромными деревянными молотами разбивали на чушки и спешили убрать их, а на доменном дворе вновь образовать из песка хитрые канавки для следующей плавки. Завод работал день и ночь в три смены.
Коксовые печи были у нас старые, кокса давали маловато, а для второй, уже строящейся домны его совсем бы не хватило. Батареи этих печей загружали углем, закрывали, и он горел там с малым количеством кислорода, чтобы не сгорел, не становился золой, а превращался в кокс — в пористый уголь, подобно тому как веками готовили древесный уголь в Швеции, на Урале, да и сейчас еще готовят его для особых нужд. Через некоторое время заслонку открывали, и специальное устройство выталкивало пламенеющий коксовый пирог в открытый вагончик, который немедленно везли тушить. Подвозили под вышку, рабочий нажимал рычаг, и на горящий кокс обрушивался мощный душ. Через считанные минуты черная, дымящаяся масса кокса переправлялась дальше. Поблизости уже строилось огромное здание — печи Беккера — коксовые батареи несравненно большей мощности. Строила печь французская фирма, приславшая своих инженеров и рабочих. Мастера фирмы ходили в темно-синей спецовке со многими прорезными кармашками, в которых уютно располагались необходимые инструменты. Для этой печи привозили и складывали возле стройки огнеупорный шамотный фигурный кирпич, самый разнообразный: треугольный, круглый, звездчатый, многоугольный, прямоугольником, квадратом, плоский, мелкий и крупный — в общем, как мне сказали, до пятисот вариантов формы. Французские мастера священнодействовали, на каждого из них приходилось по три-четыре наших рабочих, а наши инженеры наблюдали, как идет кладка.
Был у нас, конечно, кузнечный цех, где работали на паровых молотах. Но однажды, идя по заводу, я обратил внимание на небольшую хибару, стоящую особняком от громадных заводских цехов, и заглянул туда. Там оказалось всего два человека: кузнец и его подручный. Я объяснил, кто я такой, попросил разрешения посмотреть на работу. Меня удивило, что, располагая кузнечным цехом, завод сохранил такую кузню деревенского типа. «А мы делаем мелкую работу, по особым заданиям», — объяснил кузнец. Он сделал знак помощнику, вынул щипцами из горна заготовку, положил на наковальню. Молодой здоровый парень бил молотом, кузнец поворачивал заготовку. Я сел поблизости.
Пока незаконченное изделие снова разогревалось и помощник раздувал пламя ручным мехом, мы разговорились. Потом они снова продолжали работу. Я собрался уходить, но кузнец попросил меня обождать. Он взял новый брусок металла, отрубил кусок, его разогрели, и они снова начали ковать, — я не мог понять, что именно. В куске пробили дыру, кузнец вертел его так и сяк, подручный бил, потом мастер кинул изделие в воду, снова вынул его. И вдруг уже остывшее изделие он подал мне с поклоном.
— Возьмите на память о кузнеце Криворучко, — сказал он. — Только ручку деревянную приладьте, в модельном вам сделают. — И я увидел, что держу в руке молоток, прекрасный, увесистый, закаленный.
— Вот это и вправду память. Спасибо! — только и мог я ответить.