Да почем она знает, что изменилось. Просто одним днем она проснулась в постели, а желание свободы взяло ее цепкой хваткой за горло. В один момент его любовь стала ей и скучной, и постылой, а страх, что она не сбежит, подстегивал ее, как всадник коня на широкой дороге. О женихе она тоже говорить не хотела.
– Я изменилась, Магнус. Мне надоело воевать против всего мира. Я хочу в конце концов иметь свой дом, свою цель, свое дело. Это глупо, но я хочу просыпаться от запаха свежего хлеба на столе, а не в твоих руках.
– Помнится, тебе это нравилось.
Да, нравилось. И нравилось, как он расчесывал ей волосы рано утром, а они, точно шелк, переливались на рассветном солнце. А еще нравилось приходить к нему в лавку и рассматривать склянки с мудреными названиями. Он смеялся над ее невежеством, а она была отчего-то не против.
– Выпей еще, – Магнус протянул ей новую чашку. – Я же вижу, что этот разговор для тебя непростой.
Сольвег приняла у него чашку и снова сделала глоток. Язык вновь обожгло горечью, и она отставила ее, недовольно морщась.
– Я поцеловал тебя, а ты меня оттолкнула, – на губах аптекаря была кривая усмешка. – Я не дурак, Сольвег, я вижу, что я тебе не нужен. Может, позволишь мне остаться в твоем сердце хоть в качестве старого друга? Слишком многое нас связало.
– Друга? И что бы ты хотел в качестве друга?
– Изредка видеть тебя. Говорить с тобой. Помогать. Кто поможет тебе, Сольвег? Ниле? Для него ты никто и никто не знает, каким долгим будет его гостеприимство. Очнись, дорогая, ты нынче бездомная нищенка.
– Так позволь бездомной нищенке начать все сначала, – она была грустна и спокойна. – И без тебя.
– Поцелуй меня сперва сама и скажи, что не любишь.
Она говорила это тысячу раз.
Она коснулась холодными губами его щеки и тихо проронила:
– Я не люблю тебя.
– Не так.
Что ж.
Она прильнула к его губам так крепко, так надолго, что, казалось, у нее закружится голова. Но не было дрожи от этого поцелуя. Только плакать хотелось.
– Я не люблю тебя.
– Вот, теперь все как прежде, – он улыбнулся. – Я уйду, как ты и просишь. Теперь ты обо мне больше не услышишь. Если встретимся с тобой на шумной улице – я не сдвинусь с места к тебе. Не сдвинусь.
«Ты сама это сделаешь», – еле расслышала она, но бормотание аптекаря ей уже надоело.
– Уходи, Магнус, – спокойно проговорила она, к своему удивлению, чувствуя мелкую досаду и грусть. – Может, судьба и устроит нам еще одну встречу, но я так думаю, что будет она не скоро.
«Очень нескоро. Так нескоро, чтобы тебе и в голову не пришло, что ребенок твой.» Она представила на миг их встречу лет через двадцать. У нее будет высокая прическа с ворохом стальных шпилек, поскольку на привычные серебряные денег не будет. Платье цвета тусклого малахита, может быть темная вуаль на лице. А у него в волосах уже будет порядком седины, но глаза будут, как прежде, молодыми. Они встретятся на людной улице и вместе выпьют по стакану пряной лимонной воды в одном из трактиров на площади. Он будет веселым, назойливым и остроумным, как в первый день их встречи, и ни словом не обмолвится ни о какой любви. Вот так она согласна встретиться. Так и никак иначе.
Магнус подошел к ней и почтительно поднес ее руку к губам. Они были холодные и бесчувственные, что полностью ее устраивало.
– Тогда до новой встречи, Сольвег Альбре, – с натянутой улыбкой проговорил аптекарь; он заправил выбившийся локон ей за ушко. – Она будет скорее, чем ты в это веришь.
– Не думаю, Магнус, – она примирительно погладила его по ладони и развернулась к окну. – Иди. Я ведь знаю, что ты забрался по водосточному желобу.
Он все еще мялся около подоконника. Окинул ее напоследок пристальным взглядом.
– Красивое платье. Тебе всегда шло голубое. Есть повод?
– Бал. Последний в моей жизни.
Он хмыкнул.
– Может, и не последний. Знаешь, всегда мечтал потанцевать с тобой под хрустальными люстрами большого зала. Чтоб много свечей горело. Не судьба видно. Прощай.
Он быстро исчез в окне.
Булавки кололи бока и бедра. Она нетерпеливо стянула незаконченное платье. В голове отчего-то плыло. Она моргнула раз, другой. Все предметы, казалось, размывались в длинную полосу, все огоньки были светящейся рекой. Такого с ней раньше не было. «Ребенок», – подумалось ей, но тошноты не было. Только огни перед глазами, только огни и сонливость, да еще сильная боль в животе. Резкая, острая.
«Пройдет, – подумала Сольвег, опираясь изо всех сил на подоконник. – Все пройдет». Не может она заболеть сейчас, когда они так близки к разгадке. «Я отдохну. Однажды я проснусь, как сегодня. В мягкой постели. И постель будет моя. И дом мой. И я своя собственная. А до того лишь рукой дотянуться. Потерпеть только. Как и всегда.»