– Будь осторожен, старый друг. Она хитра и может обмануть тебя и невинным лицом, и заплаканными глазами.
– Она рассорила меня с моей женщиной и чуть было не убила ее. Поверь, я не промахнусь, когда надо будет бить.
Сигур закрыл лицо руками и тяжело вздохнул.
– Когда все закончится, я уеду в Руад, в столицу. Буду кузнецом уже там. Меня тошнит и от воспоминаний, и от ненависти Горных домов ко всем, кто живет в большем достатке, чем мы. Не знаю, что будет с Улафом, но с такими планами он обречен и подвергает опасности и девиц, и женщин, и детей. Не хочу больше служить под его началом. Не хочу, – он сорвал с плеча выбившуюся из залатанной рубахи нитку. – Кстати, думаешь, как я тебя нашел. Старуха Игна про тебя рассказывала. Хвасталась твоей золотой монетой и хихикала, как слабоумная, сказала, ты купил у нее что-то. Магнус, эта больная старуха ни лешего не смыслит в травах. Скажи спасибо, если тебе лишь толченных одуванчиков за зелье выдала, а то могла и кизяком накормить. Что бы ты у нее ни купил – плюнь да выбрось, обманула тебя старая. Что собирает под ногами в лагере, то и продает дуракам. Ей ведь тоже на что-то жить нужно.
Магнус почувствовал, как на мгновение его сердце пропустило удар. Так значит, он отдал целый золотой не прославленной травнице, а шарлатанке? Значит, он подлил Сольвег не отвар из трав для неразрывной любви, а просто сор из-под ног? Он почувствовал, как медленно в нем начала закипать ярость.
– Ты купил у нее что-то ценное для себя? – сочувственно спросил Сигур.
Магнус попытался унять дрожь в руках и вздохнул поглубже раз, другой. Видимо поэтому Сольвег не ответила на его поцелуй, а лишь ударила наотмашь.
– Да нет, – отмахнулся он. – Ерунда.
– Ерунда и поэтому ты заплатил золотой?
– Я сказал ерунда, – в голосе аптекаря послышались железные нотки.
У него, значит, осталась одна надежда. Слезы и кровь Каи-Марты теперь единственный путь к сердцу Сольвег, которое он потерял и потерял так глупо. «Она все еще любит меня. Любит. Она просто запуталась и устала. Слишком многое выпало на долю моей сильной красавицы». Значит, некто Улаф хочет войны. Хочет власти над Исолтом, над одним из самых богатых торговых городов королевства. То-то королева обрадуется затяжной войне, где чужая власть зиждется на колдовстве и обмане. Такую снова заставить гнуть спину непросто. В целом, Магнусу было плевать и на Исолт, и на королеву – хоть бы ее царственное величество правило да подольше. Он хотел бежать из страны вместе с Сольвег, а пожары и грабежи за спиной его не мало не беспокоили. Главное, чтобы он первый добрался до птицы. Что-то из старых сказок ему подсказывало, что количество желаний не бесконечно, и если этот самый Улаф опередит его, то придется ему умирать в одиночестве, не солоно хлебавши. Значит, надо наведаться в гости к Кае-Марте…
Он встал из-за стола, рассеянно бросил горсточку медяков на стол в плату за ужин. Сигур даже и ухом не повел – того все снедали мрачные думы. Каю поди охраняют теперь денно и нощно. И, как оказалось со слов Сигура, вовсе не для того, чтобы она никого больше не обидела. Улаф смирился и стал ждать, пока птичка силы наберется. Только ждать ему недолго осталось. А Каю он выманит на волю. Он еще не придумал как, но был уверен, что вскоре накинет ей веревку на руки и завяжет узлом. А что касается второго сирина… Что ж. Если любовь Сольвег не загорится вновь с одного желания, то всяко воспрянет от двух.
Глава XXVI
– Ты собираешься так же долго, как моя старая двоюродная тетка Микаэлла на похороны своего любимого министра, чьи портреты она развешивала по всему дому. Помнится, она еще кормила меня сушеными абрикосами, когда я был маленьким. Золотые были деньки.
– Тебя назвали в честь старой ворчливой старушенции? О многом говорит, не находишь? Микаэлла Ниле.
– Назовешь еще раз меня Микаэллой – кудри повыдергаю и разошью ими свой камзол. Экая нахалка нашлась. А ну, выходи из-за ширмы, дай на тебя поглядеть.
Сольвег специально шила с Рузой себе платье без тугой шнуровки и утяжки, поэтому с лентами справилась сама. Она шагнула из-за ширмы и с удовольствием отметила, как от удивления округлились у Микаэля глаза.
– Ну что, хороша? – с хитрой улыбкой спросила она. Расправила юбку и покрутилась на месте. Голубой атлас переливался на свету, а приколотые на груди синие цветы трепетали. Волосы она чуть-чуть заколола, оставив темные кудри спускаться на открытые белые плечи. На лице не было ни капли пудры из яичной скорлупы – кожа и так была нежной и белой, точно фарфоровой.