– Микаэль Ниле, ну что за встреча, – протянула она. – Ну что же стоишь. Взыщешь долги отца с его дочери? Смотри, что у меня есть, – она пошарила по карманам. – Завядшие цветы, клочок бумаги, да стеклянное колечко – скажешь дрянь-товар, но возьми, не стесняйся…
Ветер подул из-за угла и откинул чуть плащ с ее плеч. Микаэль мельком увидел, что на спине платье висело клочьями, мелькнула лопатка, белоснежная кожа. Он слегка покраснел и помотал головой. Сольвег деловито разбирала пряди волос, будто пальцами могла их распутать.
– Он прислал мне письмо, – продолжила она. – Твой дружок. Твой бесценный рыцарь. Он расторгнул помолвку и не осмелился прийти даже лично. Мерзавец. Месяц молчания и вот вам прекрасные новости. Трус. А он думал, я руки ему должна целовать, что меня продали. Как скот бессловесный. Как бы не так.
Сольвег продолжала браниться. Микаэль думал. Рыцаря он знал слишком давно и слишком хорошо. Тот был весьма щепетилен в вопросах хорошего тона. Сольвег – дура и стерва, бесспорно, но сейчас она очень даже права. И очень несчастна, судя по этому драному платью, по подолу в свалявшейся грязи. Микаэль почувствовал легкую жалость.
– Где твой отец, Сольвег? – спросил он.
– Ты все же хочешь взыскать долги? – красавица усмехнулась. – Нет отца. Уехал. Или во внегородские владения, или к королеве в Руад, или сел на ближайший корабль в Измар, к родне матери. С него станется бежать. Станется оставить дочь погибать в нищенстве и в бесчестье, даром что одно из них навлекла на себя сама. Но ты знаешь, Ниле, да я и не жалуюсь. Поделом и мне, и тебе, и рыцарю.
К ее горлу вновь подступили то ли рыдания, то ли смех. Микаэль, казалось, смутился. Перед ним почти рыдала не та, что он знал, почти нищенка. Голос его был неуверенным.
– Скажи, все так плохо? Ты, точно нищая на базаре. Это платье, этот наряд…
– Ах это… – Сольвег отмахнулась. – Не лей по мне слезы и не жалей меня, твоей жалости мне не нужно. Это платье служанки. И плащ ее. Надо было мне в город, а зачем – не скажу, не твоя это забота. А что выгляжу, как бродяжка – так меня не слишком тепло приветили на дороге.
Сольвег в беде, а дам в беде он оставлять не привык. Даже если это вздорная ехидна, созданная для притеснения и угнетения рода мужского. Ее «не слишком тепло приветили» не сильно его ободрило, но, если она не плачет, не бьется в истерике, а продолжает язвить, значит, в целом она в порядке и ему как благородному господину не придется ввязываться в муторное дело отмщения поруганной девичьей чести. В существовании коей у Сольвег не был уверен никто. Куда больше его заботили слова об Эберте. Эберт, Эберт, глупый ты друг. Если бы кто-то месяц назад сказал Микаэлю, что тот будет переживать по поводу разрыва помолвки рыцаря с этим наказанием Божьим, то он бы засмеялся ему в лицо. Но сейчас дело другое. Глупая честь никогда не позволила такого бы рыцарю. Только похоже вела его по жизни сейчас отнюдь не глупая честь.
– Сольвег, – вдруг вкрадчиво спросил он. – У тебя есть дома чистое платье?
Сольвег подняла на него зеленые глаза и прищурилась.
– Даже два, – огрызнулась она. – Одно синее с драным подолом, который я подшивать не умею. Другое зеленое, вот-вот на локтях протрется. Я почти нищая, Ниле, но я не бродяжка, не смотри на эти обноски. Только до дома четыре квартала. Уволь, не пойду туда с больными ногами, лишь бы ублажить твой привередливый взор.
– Ты пойдешь со мной к Эберту?
Сольвег вздрогнула, посмотрела на него внимательно. Она была хороша даже в обносках, даже с чумазым лицом. Естественно, если не раскрывала свой рот.
– Зачем? – проронила она в недоумении.
– Скажем так, – Ниле протянул ей руку. – Не тебя одну Эберт больше не хочет видеть в своей жизни. Мне нужны ответы, а, признаться, никто лучше тебя не умеет закатывать скандалы и выпытывать сокровенное. Я как благородный дворянин не могу отказать тебе в удовольствии плюнуть обидчику в морду. Сам я это сделать не в состоянии. Жаль, очень жаль. Может, оскорблен я и не так сильно, как ты, но сердце у меня не камень, как у тебя, красотка.
Микаэль с видимым удовольствием заметил, как она огрызнулась и поднялась наконец-то на ноги. Если злится – значит в порядке. Если прежняя Сольвег выйдет наружу – ох, Эберт, держись, вырвет тебе благоверная и сердце, и печень, и легкие.
– Пойдем, – он постарался, чтобы голос звучал ободряюще. – И знаешь, что, – задумался он. – Ты все же смени платье, поверь.
– Уже сказала, – огрызнулась Сольвег. – До дома не побегу.