Сольвег вспомнила липовый чай и пшеничные лепешки с семечками и приободрилась. Если ее накормят и обогреют, то она даже перестанет проклинать Микаэля за эту поездку. Они подошли к шатру. Сольвег вновь осторожно провела рукой по ткани, восхищаясь вышивкой. Откуда все же у Горных домов, у простых кочевников, такое богатство? Снаружи стоял прилавок с товарами – медовые свечи в коробках, сушеные травы и ящики с толченными стеблями, но подле них никого, да и сам товар не был прикрыт даже бумагой от дождя, хотя вокруг других шатров сновали люди и работу никто не прекращал.
– Может, она заболела? Не можем же мы вломиться к ней просто так.
– Или можем? – перебил Микаэль и отодвинул полог шатра. – Кая! Кая-Марта, ты здесь? Отзовись!
Из глубины послышалось какое-то странное звяканье, шорох и настороженный девичий голос.
– Кто там? Я не торгую сегодня, простите…
– Кая-Марта, это я, Микаэль. Ниле. Мы виделись с тобой пару раз. Со мной Сольвег, ты ее тоже знаешь. Нам нужно поговорить.
Кая-Марта осторожно выглянула на улицу. Лицо ее было белее обычного, а глаза стали опухшими, красными. Она плакала, и это любому бы было понятно.
– Добрый день вам, – проговорила она. Вымученная улыбка скользнула по тонким губам. – Простите, друзья мои, но вы сегодня не вовремя. Я не намерена принимать гостей, не держите обиды…
Она хотела было снова закрыть полог шатра, но Микаэль задержал ее руку.
– Позволь, госпожа. Знаю я, что незваные гости – не лучший подарок и весть, да только мы и так давно отсрочивали этот разговор. Пришла пора поговорить по душам. Впусти нас и выслушай. Много времени мы не отнимем.
Казалось, сил противиться у Каи-Марты не было. Рука безвольно упала вниз, она отошла в сторону. Сольвег встретилась с ней глазами, и на миг в них мелькнуло тепло и участие.
– Как ты, Сольвег Альбре, все в порядке? – негромко спросила она и кивнула слегка на ее плоский живот.
Сольвег кивнула в ответ и приложила палец к губам. Не этого разговора она ждала. Не хватало еще, чтобы при Микаэле ей стали задавать вопросы о том, кто отец.
– Садитесь, друзья, я зажгу пока свечи.
Свет проникал в палатку через вход, но его явно не доставало. Кая укрепила на подсвечнике несколько коротких огарочков и чиркнула спичкой. Пламя весело затрещало на фитилях, освещая стены и пол. Сольвег посмотрела на свою новую знакомую, которую не так давно спасла от разбушевавшегося хозяина, и удивленно приподняла брови. Ее рука двинулась к Микаэлю и еле заметно толкнула его. Незамеченным этот жест не остался, и Кая-Марта горько хмыкнула, бросая горящую спичку на дно маленькой вазы с цветами.
– Да, я на цепи, – сказала она. – Уже третьи сутки. Так что вы можете догадаться и о том, как чешется моя нога, и о том, какая тяжелая цепь. Неплохой подарочек для правой руки хозяина лагеря, не находите?
Сольвег с Микаэлем недоуменно переглянулись. Разговор начался совершено не так, как они планировали. Кая стояла перед ними на цепи и с заплаканным лицом, но руки ее были надменно сложены на груди, а губы крепко сжаты. Она была уже не очень похожа на ту хрупкую девчонку, которая крутилась, как юла, по лагерю, да смеялась смехом сотни крошечных колокольчиков. За эти несколько дней она набрала пять лет. Сольвег чувствовала себя неуютно.
– За что тебя так? – тихо спросила она, стараясь не заглядывать девице в глаза. – Кто обидел тебя?
– За что? – Кая усмехнулась и сама села на табуретку. – Будто нужна причина хозяину, чтобы заковать рабу. Ты же видела все, Сольвег Альбре, – повернулась она к ней. – К чему же теперь расспросы.
– Минуточку, – Микаэль перебил обеих. – Может, ты объяснишь, как ты можешь быть и рабой, и правой рукой? Я чего-то не понимаю. Мы с тобой, конечно, не близкие знакомые, но все же.
Кая посмотрела на него пристальным взглядом, а потом потупила глаза, будто сболтнула лишнего.
– Улаф – мой господин, – проговорила она. – Я выполняю свою работу, а он решает, когда стоит меня наказывать. Ничего сложного, добрые гости. Но довольно о моих печалях. Их у меня достанет и на целый вечер рассказов. Столько их, сколько звеньев в этой цепи, будто из слез моих она выкована. О таком не поют и стихов не слагают. Одна надежда, что перебродят во мне однажды все мои горести, сладятся в одно добротное вино, в один зрелый плод. Может, тогда все будет не даром.
Микаэль цокнул языком.
– Опять ты, красавица, говоришь загадками, – он грустно глядел на предложенные Каей пшеничные лепешки, от которых веяло жаром. – Я этого еще в первый раз наслушался, госпожа. Побереги свои сказки для моего друга.