За этим и вызывали: в каждой даче отводить три расчетные годичные лесосеки. Накрутили хвосты и — марш в лес! Разъехались мы по своим участкам, стали нарезать в лесах делянки размашистей, щедрей. Работы прибавилось не так уж много: что маленькую лесосеку отвести, что крупную — почти одно и то же.
А на фронтах пришли победы: уже 20 октября белых выбили из Орла и погнали дальше и дальше от Москвы. — С 21 красные перешли в наступление под Петроградом, 24 заняли Павловск, а там и пошло — Красное Село, Гатчина, Луга, Мшинская… 14 ноября красные части штурмом овладели Ямбургом — остатки армии Юденича были выброшены в Эстонию. В тот же день 14 ноября на далеком сибирском фронте бойцы 5-й армии под командованием Тухачевского на плечах разбитых колчаковских полков вошли в Омск, который Колчак сделал своей столицей…
…Минула осень, забелела земля. Зима подсыпала и подсыпала снегу. Все трудней приходилось нам на отводах. Тяжела ходьба по заглубевшему снегу, скверно, когда на каждом шагу тебя обсыпает им с ветвей… А день короткий! Не мешкай, ходи веселей!
В начале зимы мне повезло: перевели меня на Бологое — Полоцкую линию, в бывшие удельные леса. Тут существовала квартальная сеть и старенькие планы, а главное, служили прежние лесники, которым отвод лесосек — родное дело!
Любо-дорого смотреть, как вешильщик гонит линию визира чуть не бегом, прицеливаясь острым глазом по вершинкам аккуратных, стройных вешек, и словно дирижирует, показывая рукой рубщикам, что делать, а те бьют визир быстро, точно, не срубая ни единого лишнего деревца. Мастера!
Январь двадцатого года добавил снегу щедрой рукой. Пришлось стать на лыжи.
После рабочего дня под разгулявшейся вьюгой я вернулся в деревню с головы до ног завеянный и залепленный снегом — не то дед-мороз, не то сотворенная школьниками снеговая баба. Уже стемнело, но мой хозяин был зорок; увидел меня в окошко и выскочил на крыльцо с аккуратным веничком в руках:
— Позвольте-с, Василь Иваныч, обмету-с!
Ловко и быстро Яков Ильич смел снег с плеч, со спины, с валенок деда-мороза. Видно, специалист на такие дела: не кто-нибудь, а бывший графский камердинер, как он не без гордости сообщил мне. Небось, перед камердинерством еще и в лакеях барской одежи начистился.
— Ну вот-с! Теперь в дом пожалуйте-с!
Вошли в избу. Я повесил у двери ватник, прошел в каморку, положил буссоль на столик, мерную ленту — под стол, таксаторскую сумку повесил на гвоздь, сменил валенки на хозяйские опорки.
Из-за занавески послышалось:
— Василий Иванович, кушать прикажете подавать?
— Ничего бы, правда, и поесть, — ответил я. Меня смущало холуйство хозяина, смущало особенно потому, что оно было не по нужде, а из «любви к искусству».
— Пожалуйте-с за стол!
Сел я на табуретку у обеденного стола в переднем углу избы. На столе — белоснежная, накрахмаленная скатерть, тарелки с графскими гербами, серебряный столовый прибор.
Придав строгое выражение тщательно выбритому лицу с прямоугольными бакенбардами, Яков Ильич, облаченный в пожилой фрак (но все-таки фрак!), торжественно принес фарфоровую миску (тоже, конечно, с графским гербом), а в миске… картошка в мундире. И это все.
Камердинер принялся «служить у стола», то есть стал в сторонке, готовый снять крышку с миски, принять лишнюю тарелку и так далее. Свою жену он не допускал прислуживать мне, очевидно не желая упустить возможность поиграть в сбою прежнюю должность.
На особой тарелочке он подал два тоненьких ломтика хлеба.
«Эх! — подумал я. — Надо бы побольше от пайка себе оставить! Понадеялся на деревню! Эх!» (Большую часть полученного у прораба я отвез в Москву, больному отцу, благо годовой билет позволял подобные поездки).
Хозяин стоял «готовый к услугам» и явно желал побеседовать.
— Не слышно ли чего нового, Яков Ильич?
— Как же-с! Есть-с! Мне мой братец, председатель сельского совета, показывал газету-с. Яков Ильич вздохнул. — Так что-с адмирал Колчак арестованы-с, заключены-с в тюрьму-с…
Я так и привскочил. Я знал, что Красная Армия гонит и громит колчаковцев, что они докатились уже до Иркутска, но не ждал я столь скорого конца «верховного правителя России».
— Колчак взят? Да не может быть!
— Так точно-с, они самые взяты-с… — говорить об адмирале в единственном числе камердинер не мог: адмирал был «они-с».
— Здорово! Вот так здорово!
Я не мог усидеть на месте, выскочил из-за стола, заходил по избе. Да ведь, значит, гражданской войне скоро конец! Как хорошо будет жить всем!
И конечно, так сказать, вторым планом подумалось: в институт вернемся!