Мои летние белые туфли были вконец испорчены, я устала и, должна сознаться, порядком соскучилась. Я сказала, что мне пора ехать, что меня ждет неотложное дело. На обратном пути, за несколько миль от лагеря, моя приятельница заметила группу людей посреди поля в каких-то странных позах. Она заставила нас остановить машину и побежала туда со своей фотокамерой. Мне было видно, что эти люди делают военные упражнения, ложатся плашмя, потом вскакивают и бегут через поле. Они проделывали кроме того упражнения с винтовкой. Приятельница отвела меня незаметно в сторону и сказала: "Видите, чем они занимаются на самом деле? Администрацию лагеря, где мы только что были, предупредили о нашем приезде, так что мы ничего не видели, кроме самой невинной созидательной деятельности. А на этих мы наткнулись случайно, и вы видите разницу!" Я отмахнулась от такой оценки вещей и подумала: она, конечно, враг Германии и ищет самого худшего. Но на одну минуту и я остановилась в изумлении, заметив странное, недовольное выражение лица у представителя министерства пропаганды.
Посещение концентрационного лагеря так и не состоялось, а к тому времени, когда мне легко было бы этого добиться, то есть после того, как я познакомилась с Дильсом, начальником тайной полиции, я была слишком подавлена, чтобы продолжать обследование "примерных" немецких лагерей -- трудовых и прочих.
Избиения американцев приняли в конце концов такие размеры, что отцу пришлось обратиться с протестом к самому Гитлеру, после чего подобные инциденты почти прекратились.
Наш дом был всегда полон народа: у нас бывала молодежь, немецкие ученые, атташе министерства иностранных дел, правительственные чиновники, журналисты и офицеры рейхсвера, С. А. и С. С. Профашистские и антифашистские настроения почти уравновешивали друг друга. Ученые и интеллигенты, художники, люди свободных профессий, аристократы, всякий по-своему, одни более, другие менее осторожно выражали свое недоверие к Гитлеру и "новому порядку". Многие аристократы, близкие к Гогенцоллернам, были против Гитлера уже по своему рождению и воспитанию. Со дня на день, из месяца в месяц, из года в год они ждали, что Гитлер сдержит свое обещание и восстановит династию Гогенцоллернов. Удивительно, как цепко они держались за эту нелепую мысль. Большинство промышленников и дельцов отлично понимало, что "социалистические" лозунги Гитлера -- это только слова, и никоим образом не могут повлиять на их хозяйничание в области экономической жизни. Их фабрики опять работали с полной нагрузкой, и им нечего было бояться забастовок, профессиональных союзов и рабочего движения.
Большинство из тех, кто много путешествовал, жил за границей -- безразлично, наци или не наци -- чувствовали, что методы Гитлера опасны и могут подорвать престиж Германии и восстановить против нее международное общественное мнение. Среди членов организации "Стального шлема", упрямых и заносчивых ветеранов войны, было много старых вояк, которые ненавидели и презирали Гитлера так, как его презирают только в Германии. Черев год после прихода Гитлера к власти "Стальной шлем" был ликвидирован.
Молодые офицеры рейхсвера, которых я знала в то время, держались более умеренных взглядов на "новый порядок". Они явно не доверяли фюреру и не одобряли того, что считали "социализмом" в его программе. Однако они выражали эти взгляды очень сдержанно и говорили, что если Гитлер оставит армию в покое, обеспечит ей положение автономной единицы внутри германского народа и даст ей возможность развиваться и расширять свою деятельность, им больше ничего не нужно. Они требовали только свободы для себя, возможности иметь своих главарей и не вмешиваться в политику. Многие из них были монархистами, многие просто военными, довольными своей деятельностью и материальной обеспеченностью, но все они хотели оставаться замкнутой аристократической кастой, какой военные всегда были в Германии. В общем, в нашем доме люди, несогласные с Гитлером, выражали свое мнение, совершенно не скрываясь. Быть может, это были попытки позондировать семейство нового посла.