так любовь, очищенная от жажды,
становится полноводна и глубока.
МАРТ 2014 ГОДА
Он не приехал, и в Питер пришла зима.
Снег в середине марта засыпал крыши;
и прошлогодние травы, что выцветше-рыже
в небо смотрели; и замершие дома.
Я по утрам проходила мост над Невой.
Много смотрела на волны. Думалось смутно.
Позже я вспомню – и расскажу кому-то:
эта весна была последней весной.
«Радость моя, не гаснущая во мгле,
неудержимое солнечное сияние,
будь – ибо что есть светлее и постояннее?
Будь – ибо что ещё стоит, чтоб жить на земле?»
Так я молилась о солнце и о тепле
в марте холодном и зимнем последней весны
перед пришествием голода и войны.
А она была лучше всех на свете – златокудра, улыбчива, весела, и её любили коты и дети, даже злые тётки – такой была. Вспоминаю – где-то под сердцем тошно, так тягуче позванивает струна… Не её вина заключалась в том, что не любила меня она. Было тихо в лесу, шершаво и сухо, лунный свет на листья лег, серебря. Я пришёл к кошмарной седой старухе в ночь на первое ноября. Я сказал: бери, что тебе угодно – я хочу, чтоб стала она моей. Остро пахли листья. Во тьме холодной всё мелькали блики теней. Засмеялась старуха, захотелось согреться, за окном закаркало вороньё. И сказала ведьма: «Отдай мне сердце. Дай мне сердце – и ты получишь её». Я её любил, как её любил я: не сказать, не спеть и не позабыть. Если б мне тогда предложили крылья, я б от них отказался, чтоб с нею быть. Выходили из ада черти на выгул, в доме серой пах застоялый дым. Я открыл свои ребра и сердце вынул, и стекала кровь по рукам моим.
И алела нагревшаяся жаровня, и забулькало сердце в котле сильней. Обещала ведьма, что станет ровно через год возлюбленная моей.
Вот и снова конец октября. Осколок
света лунного – дальше тьма.
Поднимаются птицы в деревьях голых.
Наступает чёрный Самайн.
Наступает время, когда из тени поднимаются духи и мертвецы, наступает время страшных свершений, закрываются двери, горят рубцы. Я иду к тебе, я иду, родная, я сейчас иду за тем, что моё, мне уже никогда не увидеть рая, но ведь есть Самайн – и кричит вороньё, возвещая скорую нашу свадьбу, возвещая радость – и я иду, и дойти, дотянуться бы и обнять бы, ну а всё остальное – гори в аду. Никакая дверь не станет преградой. Я люблю тебя. Догорает свеча.
Я иду, родная моя. Ты рада?
Не беги. Не успеешь. Встречай.
Встречай.
Ничего не бойся, мой свет, мой мрак, моя пропасть
бездонная в тишине. Я иду за тобою – да будет так,
распрямляются травы, словно во сне. Я иду
за тобою, сова кричит, пахнет горько полынь,
холодит роса, я – твой меч надёжный и крепкий
щит, ты поверь – случаются чудеса.
Ничего дороже на свете нет твоих ясных глаз, твоих
тёплых рук. Потому иногда отступает смерть, мой
учитель первый и верный друг. Потому зарастает
в боку дыра и из лёгких выходит тина с водой,
потому-то я и встаю с утра там, где ты оставил меня
с бедой. Потому-то я иду за тобой.
Ни коварный враг и ни хищный зверь не взойдут
в эту ночь на твою тропу. Что же ты запираешь
покрепче дверь, что же руки дрожат, лихорадит
пульс? Что с опаской всматриваешься во тьму,
словно нынче лицо моё нехорошо, словно синяя
тяжесть прошла по нему, словно на боку не сошёлся
шов? Колокольцы у двери твоей звенят, отражая
в косяк тяжёлый удар – словно ты увидел вдруг
не меня, а какой оживший ночной кошмар.
Ничего не бойся: светит луна, с Млечного Пути
чудо-птица поёт. Я иду за тобою, тропа темна,
но кто верит – тому дорога вперед. Расступаются
призраки. Как во сне, исчезают тени недобрых
людей – ни один не заступит дорогу мне, потому что
я любого страшней.
Ни полночный зверь, ни крепкий замок –
не преграда тому, кто прошёл сквозь тьму.
Я найду тебя через сто дорог.
Улыбнусь и накрепко обниму.
Неожиданно лампа тухнет, тут свечу бы достать
быстрее. Джимми семь, он сидит на кухне,
прижимаясь щекой к батарее. Джимми – взрослый
и умный парень, не боится один оставаться, пыль
протёрта и супчик сварен – ну чего тут теперь