ни к чему танцевать со смертью;
бедный Вилли, нам очень жаль,
это пламя больше не жжётся –
холодит, как алый кристалл,
и когда закончился танец,
Вилли лёг и больше не встал.
Будь хорош, не ходи по краю, не ищи неровных путей,
пей по праздникам и женись, заведи себе двух детей,
не торгуй душою за песни, не ходи по осенней тьме,
никогда не танцуй с теми,
кто
живёт
на холме.
– Вики, здесь ветер с севера, Вики, красна рябина,
Вики, большое дерево тянет ладони длинно.
Тут есть живая краска, серая с ярко-красным.
Выбирайся из вязкой тьмы в этот раз к нам.
Вики, я жгу костёр, Вики, идет Самайн, Вики,
с каких это пор ты не приходишь к нам?
Вики, иди сюда. Вспомни меня, Вики. Тонкая
корка льда. Холод – но мы привыкли. Яркий мазок
рябины, тонкий жёлтый листок. Вечер глубоким
синим красит юг и восток. Вики, в этот ноябрь,
в этот холодный дождь ты далеко, но я
зову тебя. Ты придёшь?
Из темноты земли, из ледяного нутра она
выбирается, и – сморщенна и стара. Череп –
её лицо, кости – пальцы её, чудом только кольцо
не падает на гнильё. По городам и садам, между рощ
и полей, она, страшна и седа, идёт. Никого смелей
нет на её пути – все уходят домой, все-то бегут уйти,
не видеться с ней одной.
– Вики, костёр готов и отступает тьма. Ты любила
котов и старенькие дома. Умела – прикус губы
и хохот нездешний влёт. Ты умела любить. Смерть
отойдёт, отойдёт.
Сёла и города спешат отступить от неё. В глазах её –
пустота. Плоть её проклята. Но, – стара, несыта –
всё же она поёт. Слепо бредёт на голос и на тепло
костра – через поля голые и через хутора.
– Вики, иди сюда. Я разливаю грог. Слышишь,
ревут стада – будет хорошим год. Кто бы ни врал
в лицо, но на руке моей всё же твое кольцо. Вики,
ты есть. Мы есть.
Плоть у неё с лица отваливается, как глина. Шаря
глазами слепца, она идёт под рябиной, мимо
ревущих стад, мимо больших дерев, мимо летит
листопад, мгновенно побагрянев. Молча она идёт,
чуя тепло и звук.
– Вики, ты здесь? Я – вот! Вики, сверни на юг!
Пять шагов до костра – плоть прирастает к пальцам.
Если ты умер вчера, то не время бояться. Четыре
шага – она видит ещё с трудом. Осень вокруг
сильна, листьев холодный ком гонит к её ногам.
Три шага ей до костра.
– Вики, я всё отдам, чтоб ты пришла. Пора!
Делает шаг вперёд. Прекрасней её нет. Вновь
молода, и вот за нею струится свет. Слева журчат
ручьи, тень на провалах щёк.
И обнимает. И
крепче.
Ещё.
Ещё.
Осень перевалила за середину, стали рельефнее,
чётче, темнее дома. Сумерки раньше, и красит
лиловым и синим их подступивший Самайн. Стали
слышнее шорохи: ветер лижет окна, где-то звенят
бубенцы тугие.
Близится время, когда становятся ближе
наши за грань ушедшие
дорогие.
Мёртвые – это не те, кого нет совершенно.
Мёртвые – это те, кто ушёл далеко – так, что
уже не достанешь во тьме замшелой. Канешь,
погнавшись, в туманное молоко. Кто-то – из тех,
за кого уже пьют без звона, кто-то однажды ушёл,
не вернувшись назад. Кто-то, вроде, и ходит, но –
незнакомы, неузнаваемы больше его глаза.
…
Эрик четвёртый год уже ходит в чёрном.
Эрик четвёртый год говорит друзьям:
«Рэй умерла. Я тогда за каким-то чёртом
уехал на день. Во всём виноват я.
Я, возвратившись, искал её две недели.
Понял не сразу, что больше её нет –
только когда рыдал у её тела,
влажные листья по ветру летели, летели,
в воздухе оставляя свинцовый след».
Эрику рекомендуют таблетки, йогу,
кто-то нашёл для него недурного врача.
В общем, считают, что справится понемногу,
вроде полегче стало, не так горяча
эта тоска в глазах – пошёл на работу,
даже какая-то девушка вроде была.
Рэй? Танцевала в каком-то клубе в субботу,
что ей случится, конечно, не умерла.
Эрик всё пьёт да глядит на её фото, где у неё в глазах