и она течёт в одну сторону да течёт.
А ты что такой умный,
как будто бы знаешь точно,
стоит ли умирать,
стоит оно того?
Слушай, не надо лозунгов,
и так-то тошно.
Я-то?
Да я об этом совсем ничего.
Нет, я не знаю.
И ты не знаешь.
Разве о том, что ордена удостоят.
Может, в газете ещё пропишут и пустят слухи.
А если хочешь знать,
стоит ли,
стоит? –
то вот, спроси у Андрюхи.
А Андрюха ходит по яблоневому саду,
на ветру струится ковыль.
А Андрюха смеётся, ему ничего не надо,
на лице у него – пыль,
голова у него в цвету, в цветах.
голова у него в кустах.
И роса на яблоках, и в каплях – солнце,
у заката лицо огнево.
А Андрюха оборачивается и смеётся:
ничего не знаю, мол, ничего.
Может, и хотел бы что-то ответить,
но становится темнота,
налетает, уносит его ветер
за чёрные леса, за далёкие города,
и ничего он не скажет тебе
никогда.
*
И исчезают яблони, и становится тишина,
и только горит костёр,
а ты иди, раздвигая мрак, ничего не знай,
до далёких морей, до высоких гор.
Там, у дороги, в лесополосе,
упадёшь, уставившись в темноту.
И когда-нибудь будет радость, и солнце в росе,
и яблони во цвету.
И если петь – не о смерти, а о любви*.
Поскольку май, и солнце, и соловьи,
Поскольку дерева покрылись листвой,
Поскольку больше не значимо ничего.
А смерть – это просто. Лампа в конце пути,
Уставший доктор тебя отпускает – иди,
И точно так же будет расти трава.
И жизнь идёт, поскольку всегда права.
Не надо верить про облака и рай.
Уж лучше постарайся, не умирай.
Но есть цветы, что вырастут из земли,
А ведь могли не вырасти бы, могли.
И будут дети после уроков играть
Неподалёку на поле – в войну и рать,
И кто-то, может, услышит и позовёт.
Ведь жизнь идёт.
Но есть любовь, хранящая этот мир,
Попорченный, простреленный в сотню дыр,
Ещё едва разевающий утром пасть.
А всё же она ему не даёт пропасть.
Хранит его своим золотым теплом.
И наши мёртвые с нами сидят за столом,
И дождь идёт. И слышен запах земли.
И на полях поднимаются журавли.
* Это стихотворение посвящается моей подруге Камилле Керимовой и ее жениху Жене Лосинскому, получившему смертельное ранение в Одессе 2 мая от рук украинских националистов.
Листья воздух лизнули,
падая. Всё красней.
– Куда ты ходил, Итатуули?
– Учился любить людей.
Берёза, крону сутуля,
склонилась над озерцом.
– Что видел ты, Итатуули?
– Людей – лицо за лицом.
Мох на камнях мягок,
зелен. Черна вода.
Путь под ногами хлябок.
– Куда мы?
– Не знаю, куда.
Худые кусты шелестнули,
тишину серебря.
– Зачем ты был, Итатуули,
до этого ноября?
– Я видел людей. Их окна
во тьме желты, как огни.
И если совсем одиноко,
то можно смотреть на них.
И догорает рябина,
и папоротник склонён
и жмётся к земле. Звериным
шагом среди времён
идет, идет Итатуули,
за веком который век.
И где-то ему подмигнули
окна. И в них – человек.
И небо темно и серо,
и шорох в болотах стих.
Идёт он, лишённый сердца,
учась полюбить живых.
Идёт он, учась смеяться.
Я её повстречал,
когда умирало лето,
листья вспыхнули красным, и тело
августа
медленно,
медленно тлело,
в эти дни, когда осень ещё прогрета,
ещё одета,
запах смерти особо отчётлив в дыму костров.
Я её повстречал вечером,
в бликах света,
там, где не было ни дорог, ни ветров.
У неё в руке была лилия,
это я помню,
облака в сине-розовом небе
медленно плыли.
Воздух был прохладный и ясный,
полный
запаха земли и полыни.
Я сказал ей: «Пойдем со мной», –
и она протянула мне руку,