У котов, говорят, бывают друзья, но никогда
не бывает хозяев,
и ещё коты лучше всех умеют ждать и встречать,
даже если они из глины. Пока мы пьём и где-то гуляем,
лучше, чем оставленная на ночь свеча,
они прогоняют демонов из наших домов.
Он сидит на моём столе, синеглаз и желтоголов,
я думаю, что когда свёрла в моей груди
оживут и начнут шевелиться,
когда меня поймает или война, или больница,
у меня останется этот глиняный кот, повод
ещё пожить.
И я вернусь домой, и поглажу его,
и темнота не будет меня страшить.
КОТОВЬИ ПЕСНИ
за три дня до нового года
на улицы выпал снег,
приглушённо пах оранжевым и зелёным,
и мерцал по покатым крышам
и по мостам скруглённым;
в эти ночи мы стали видеть во сне
незнакомых котов, пришедших из ниоткуда,
певших песни, беззвучно исходившие из утробы.
это было не то чтобы похоже на чудо:
мы привыкли, что чудо – это любовь до гроба,
это – спастись от бандитов, кредитов и операций.
но эти коты нам просто снились и пели,
они умели слушать и улыбаться,
в их шерстяном и лёгком кошачьем теле
прятались песни, пришедшие из волшебных стран,
незнакомые песни, не имеющие языка,
песни, в которых были язычки костра,
и звёзды, светившие издалека.
потом они, конечно, перестали нам сниться:
это же коты, они сами гуляют, где захотят;
были морозы, плохие вести с границы,
были те, кто пил и хотел застрелиться,
были те, кто завёл котят.
были те, кто всю жизнь, пока был здоров,
учился петь беззвучные эти песни, –
песни другого мира, лишённые слов,
лишённые очертаний и веса, но
оставляющие следы в глазах и во снах,
пахнущие мандаринами и тем, что придёт весна.
и пока эти песни без слов из иного мира
мы беззвучно поём,
мы никогда не постареем,
мы никогда не умрём.
КОГДА ЛЮБОВЬ ПРИХОДИТ
Алексею Журавлёву. С досихпорней улыбкой.
а, может, завтра я проснусь другой? –
с очищенной морозом головой,
без этого – когда хватаешь воздух,
а он совсем не держит ничего.
не держат стены – дом совсем не свой,
не держат мелкие вещицы – воз тех
забавных мелочей: кофейный кот,
и ёлочка, и карта на стене.
а завтра я проснусь – и все пройдёт,
и сердце успокоится во сне.
но, впрочем, это ложь. поскольку так:
когда она приходит, ни хрена
не сделать с ней. она сама решает,
куда идти. и ты, дитя-дурак
(за двадцать шесть перевалило, нах),
идёшь по снегу, тяжело дыша, и
вдали ты различаешь этот свет,
такой прозрачно-синий и живой,
и город изменяется в лице.
он станет – лес. а позже – круговерть
звёзд и снежинок по-над ледяной
равниной; и вот этот свет в конце
твоей дороги бьётся и горит,
и он – живой, единственно живой,
пульсирует и тянет, как магнит,
и кто-то у тебя над головой
с тобою говорит. не слышно слов.
когда она приходит – ты готов.
иди за ней по этой темноте,
иди за этим светом в темноте.
и вот бегу по снегу,
а затем
я завтра утром пробужусь.
но кем?
Человек уезжает с утра,
человек уезжает рано,
загрузив в багажник остаток вещей.
В зеркале заднего вида туманно,
ничего не видно вообще,
в небе поют ангелы разрушения,
ангелы прощания поднимают флейты,
падает город за ним
в собственное отражение,
медленно разваливается на зиму и лето,
на весну и осень, на дворцы, магазины,
на какие-то незнакомые лица, на отчаянье и надежды.
Человек уезжает, машина шуршит резиной
по дороге снежной.
Между точкой А и точкой Б никогда ничего не бывает,
только вот этот снег в лобовое,
верста десятая, сотая, двести сороковая,
кофе на заправках, по обочинам зелёная хвоя.
Пусть в этой точке Б ему будет любовь и слава,
таково моё слово,
пока я медленно рушусь вместе с оставленным городом,