вместе с вот этими дорогами и мостами,
рассыпаюсь на пыль и снежинки – и скоро там,
где стоял этот город, вьюга ничего не оставит.
Вот столбы километров темнеют, назад уплывают,
сумерки сгущаются раньше срока.
Вот он едет вперёд, и играет музыка,
ангелы торжественно запевают,
за его автомобилем
исчезает дорога.
Алексею Журавлёву
На обугленных снежных полях ковыль,
примерзает пепел к бревну.
Никогда не знаешь, что говорить уходящему на войну,
уходящему во сраженье, в ночную пока-ещё-тишину.
Жестяная снежная пыль оседает по всей земле,
плачут дети в разрушенных городах,
и смерзаются угли, смерзаются в серой золе,
и эпоха наша называется – ненависть,
и еще называется – страх.
Говорю: удачи, и целься чётче, и ещё говорю: люблю,
ибо что ещё говорить, когда ветер с запада лют,
пахнет злым раздором, проносится по городам.
Ничего не боюсь, говорю: удачи,
и ещё говорю: не отдам,
никакой я смерти тебя не отдам.
Вот так и наступают холода:
таким внезапным утренним бесцветьем,
всегда на грани вечности и смерти,
всегда на грани вечности и льда.
Но из того, что есть на этом свете,
я ни одной пылинки не отдам.
К окну прилипли влажные листки,
который месяц осень город гложет,
моя любовь – печатями под кожей,
всегда на грани жизни и тоски.
Я не умею не любить, и всё же
всегда сквозь боль: захочешь, так рискни.
Всегда на грани истины и смерти
дрожат и светят в этой тишине
зелёный ветер, что пылинки вертит,
огни домов в туманной пелене,
и фонари: моргают и слепят.
Всегда и всё – на грани,
но тебя
я не отдам ни смерти, ни войне.
если же говорить о любви, то лучше молчать сперва,
ибо сказано столько, что если сложить слова
в гору, то она поднимется до небес,
кто ты перед ней; муравьишка и Эверест,
наполовину закрытый багровеющей пеленой.
если говорить о любви, то лучше уж не со мной.
но если всё же – то я вижу её тропой,
когда идёшь с завязанными глазами и просишь:
кричи и пой,
потому что не видно, не слышно, не чувствую ни хрена.
потому что, когда тропа – ты всегда одна.
потому что это – война с собой,
бесконечно давно начата.
потому что ты идёшь по тропе,
а вокруг – твои страхи и темнота.
и вокруг всё визги и крики, и совы хлопают
крыльями над головой,
делай правильный поворот,
не слушай подсказок,
не вой,
и чего тебе остаётся, когда в трясину проваливается
нога, –
стиснуть зубы: «Господи, помогай».
и чего это покалывает в межреберье –
то ли нервы, то ли это к надежде, любви и вере,
холод ветра или холод дула ощущается на затылке?
кто тебя подталкивает на развилке?
Господи, помогай, и шершавятся губы твои,
и не слышно шагов, и рука в пустоту,
и
ничего, ничего, ничего не осталось тебе.
вот тогда-то
тебя накроет ладонь с небес.
подтолкнёт и направит дальше: иди, я тут.
пока полностью не пройдёшь свою темноту.
ВЕСНА
так проживали мы эту зиму, отведя глаза от неё,
так входили по вечерам в замерзающее жильё,
так, накрывшись двумя одеялами,
падали в забытьё,
так проживали мы эту зиму,
так прожили мы её.
так узнали, как на зимней трассе ветер забирается
под пальто,
как костёр разводить на снегу, ожидая, что
он разгорится – и будет весна, время рыжих котов
и не сорванных звездоглазых цветов.
так читали дорожные знаки и следы на снегу,
узнавали, что есть предательство, и как оно – жить
через «не могу»,
так учились идти в темноте, ничего не видя
перед собой,
так мы узнавали, что есть любовь.
что она – не боль, а победа над темнотой,
что для счастия никогда не нужен никто.
на последних минутах ясность становится
невыносимой и золотой.
так вот в эту минуту льдины ломаются,