Прошло три дня. Утром в камеру за Сергеем Петровичем явился дежурный охранник и повел его по длинному коридору, но не туда, куда обычно водил на допрос, а в другую сторону.
Остановились перед дверью — такой же белой, безликой, как и соседние.
— Входите! — сказал дежурный.
Сергей Петрович открыл дверь и вошел в комнату. За письменным столом сидел пожилой человек в простой военной гимнастерке. Круглоголовый, стриженный ежиком.
— Садитесь, Караев!
Сергей Петрович сел на стул подле стола.
— Я — следователь Государственного политического управления Савельев Илья Иванович. Я буду теперь вести ваше дело.
— А следователь Онегин как же? — вырвалось у Сергея Петровича.
— А у товарища Евгения Онегина хватит других дел, — с чуть заметной усмешкой сказал Савельев. — Вот что, Сергей Петрович, расскажите, а еще лучше напишите, вот вам бумага и ручка, все, что вы знаете про Прохорова Андрея Трофимовича. Когда и где вы с ним познакомились? Ну, словом все, что вы хотите о нем нам сказать. А потом — о встрече на дороге с поручиком… как его?.. Доброво. Что вы можете и о нем сказать? Ничего не скрывайте, пишите так, как раньше на исповеди попу говорили. Небось приходилось исповедоваться?
— Приходилось!
— Мне тоже приходилось. Ну, желаю успеха. — Достал из ящика стола газету и углубился в чтение. А Сергей Петрович стал записывать свои чистосердечные показания.
Прошло еще несколько дней, и он был освобожден.
Сергей Петрович вышел из тюремных ворот и пошел пешком домой. Ноги ступали нетвердо, но дышалось глубоко и легко. Ах, как хорошо дышалось ему в то утро! Уже стояла на дворе ранняя осень — время года везде прекрасное, а на Кубани в особенности. Зелень на деревьях еще пышна, но чуть уловимый тонкий аромат увядающей листвы носится в нежарком воздухе.
«Снова «чет», — думал Караев. Свои белогородские четки он успел при аресте незаметно для сотрудников ГПУ снять и отдать тетушке Олимпиаде и теперь по-мальчишески радовался тому, что снова наденет их на запястье левой руки.
Тетушка Олимпиада, обнимая и целуя племянника, вернувшегося домой живым и невредимым, плакала, смеялась и говорила без умолку.
— Я знала, что ты вернешься домой, Сереженька! А сны такие мне снились и… О господи, у тебя же виски совсем седые, скоро тетку догонишь! Сереженька, ты в бога веришь?
— Я, тетушка Липа, за эти годы такого насмотрелся… Какой уж тут бог?!
— Все равно. Поклянись вот перед этой иконой, что никому никогда не скажешь о том, что сейчас услышишь.
— Ну, клянусь!
— В нашем роддоме рожала одна прекрасная женщина. Сереженька, откровенно тебе скажу — писаная красавица. И такая милая — прелесть! Очень тяжелые были роды, три дня не могла, бедняжка, разрешиться, и если бы не моя помощь… не знаю, чем бы дело кончилось. Доктор наш растерялся, а я… Короче говоря, разрешилась бабочка! Чудный мальчишка у нее родился. И вдруг я узнаю, что Верочка — Верой Сигизмундовной ее зовут, но я ее просто Верочкой называла — не кто-нибудь, а жена самого начальника нашего ГПУ. Ну, думаю, сам бог тебя мне послал! Выписали ее. Я узнала адрес, где они живут, и стала туда ходить. Приду и прохаживаюсь мимо их дома — должна же, думаю, она выйти на улицу когда-нибудь. На третий день, смотрю, вот она выходит. С колясочкой. Я к ней. Узнала меня, обрадовалась. Поговорили. Я набралась храбрости и… заплакала! Она меня утешает, а я реву. Наконец совладела со своими нервишками и все ей рассказала про тебя. Попросите, говорю, Верочка, вашего супруга — пусть разберутся с Сережкиным делом, я не знаю, в чем его обвиняют, но богом клянусь, никаких тайных преступных замыслов против Советской власти у него нету. Она нахмурила свой лобик хорошенький и говорит: «Муж не любит, когда я с ним говорю о его делах, но для вас, Олимпиада Трофимовна, сделаю исключение. Я вам дам знать о результатах». И что ты думаешь? Через три дня приходит ко мне домой женщина от нее и говорит: «Вера Сигизмундовна ждет вас сегодня в семь вечера на улице подле дома». Лечу туда, как на крыльях. Верочка моя мне улыбается еще издали. Я подошла, она говорит: «Муж сказал, чтобы я никогда больше ни о ком его не просила, но за Митю — они мальчика Митей назвали — сделаю, сказал, для тебя исключение. Один раз в жизни. Обещал лично дело вашего племянника посмотреть. И сегодня сказал мне, что будет назначен другой следователь, более толковый, чем прежний. Так что, как мне кажется, дела у вашего племянника неплохие». И вот пожалуйста — ты дома! Сереженька, помни, что ты мне поклялся!
Тетушка Олимпиада снова принялась всхлипывать. Сергей Петрович обнял ее, привлек к себе и стал целовать мокрые, сияющие, счастливые глаза.