Как раз недавно, для поощрения команды, часть матросов отправили в Париж - пусть поглазеют. Но в Париже за каждым не уследишь. Куда он пошел не проверишь. В кабак? Пожалуйста: пьянство даже поощрялось, как занятие бравое. Но там-то, именно в кабачках, и случались нечаянные встречи с русскими эмигрантами-революционерами. Русская колония в Париже буквально разодралась из-за матросов-аскольдовцев{2}. Крепкие моряцкие головы, хорошо выдерживали разливы даровых абсентов, но зато шатались от наплыва программ и зазываний.
Иной час нарывались на оборонца, который, восхваляя матросскую доблесть. Поднимал бокал:
- Война до победного конца! За Босфор и Дарданеллы! Он, дурак, не понимал, что эти люди недавно вернулись из-под Дарданелл, и тогда они отворачивались грубо:
- Ты, видать, куманек, Дарданеллы эти самые в книжке у себя дома выглядел. А сколько там наших в парусину зашили...
Опасались и пораженцев. Многих избили насмерть - люто и зверино, бляхами, по кабакам и тавернам:
- Рази напрасно кровь проливали? Утрися, лярва...
Из мусора политических междоусобиц, раздиравших тогда русскую эмиграцию, трудно было извлечь зерно истины. И не всегда умели матросы, надолго оторванные от России, отличить правду притворную от настоящей. Из Парижа они вернулись задумчивые, в некотором смятении.
"Баковый вестник" на крейсере теперь вовсю "печатал" свежие новости, и частенько слышалось:
- А Левка-то что сказал? Левка не так говорит... Надобно у Левки про это дело справиться.
Дошло это и до кают-компании. Иванов-6 как-то спросил:
- Роман Иванович, мне стало известно, что на борту крейсера появляется некий Левка... Что вы знаете о нем?
- Я думаю, - ответил Быстроковский, - что с подобным вопросом лучше обратиться к отцу Антонию.
Аскольдовский поп сказал командиру:
- Левка от церкви отбился и ходит наши службы послушать. Молится исправно.
...Заканчивался ужин в палубе комендоров. Еще не убрали столы, как наказанные за драку похватали винтовки в ранцы с песком, поспешили на шкафут. Это наказание было тяжелым не потому, что тяжел сам по себе ранец. Стоять под ружьем матрос имел право только в свободное время. Другие поют и пляшут или дрыхнут, как сурки, а ты стой - дурак дураком, и песок тебя книзу тянет...
Павлухин вышел на палубу, когда шеренга людей уже выровнялась, вскинув винтовки на плечи. Застыли. Только глаза зыркали по сторонам, тоскливые. Невдалеке прохаживался вахтенный офицер лейтенант Корнилов.
- Эх, дураки вы, дураки, - пожалел Павлухин наказанных.
- Гальванер! - окрик Корнилова. - Не разговаривать, а то я тебя сейчас рядом с ними поставлю.
- Есть! Извините, господин лейтенант.
Павлухин был четок и подобран. Отличный матрос первой статьи. Карцера он не знал. И никогда не был застигнут "шкурами" курящим в неположенном месте. Павлухин курил всегда возле обреза на баке. Но, если бы начальство оказалось повнимательнее, оно бы заметило, что гальванер курит дважды в сутки (дымок пускает) всегда в одно и то же время. И почему-то всегда застает возле обреза шифровальщика Самокина.
Вот и сегодня - встретились. Здесь разговора не вышло.
- Дело, - сказал Самокин, одернув мундир. - Пройдемся, гальванный, тут один кабачок есть... Недалече!
Тут же, не выходя из гавани, забрели в дешевый матросский кабачок. Рыдала мандолина в руках итальянца, спасенного вчера с погибшего танкера. Шумная матросня с французских эсминцев резалась в карты. Пили вино женщины - со зрачками, которые расширены атропином, словно от ужаса. Чад стоял...
- Чего хмурый? - спросил Самокин.
- Устал. Визирную схему сегодня разбирали с Ландсбергом.
Самокин заказал бутылку вина и большого омара.
- Тяни, - сказал, взяв омара за одну клешню.
Павлухин за другую, и растащили омара на куски.
- Выпей... ешь... поговорим!
Долго пили и сосали омара молча. Потом Самокин раздраженно шлепнул клешню на стол.
- Натащили, - сказал, - всякой дряни... Бараньи головы! Ни хрена не смыслят, а тащут на крейсер всякую баланду, что числом поболее да подешевле. В головах - во: шурум-бурум!
И, оглядев дымный зал кабака, в упор поставил вопрос:.
- Левка... ты его знаешь?
- Нет.
- Посмотри. Вылущи его, сколько можно. И мне потом расскажешь. Я знаю: команда тащит с берега нелегальщину. Прямо тюками прет. Литература - дрянь! А у некоторых появилось оружие. Организации в том смысле, как мы с тобой ее понимаем, - такой организации на "Аскольде" нет.
- А что есть? - спросил Павлухин.
- Список, - ответил Самокин. - А какой-то дурак вчера ляпнул, что взорвись "Аскольд" - и война сама по себе для нас, служащих на "Аскольде", кончится.
- Дураков еще много, - вздохнул Павлухин.
- Крейсеров на святой Руси тоже немало... В кубриках составили список того, что им представляется "организацией". Но это - шалтай-болтай. Любой войди и выйди. Как в нужник на углу улицы. А наша с тобой задача, слушай...
- Ну! - навострился Павлухин, весь во внимании.
- Здесь не Кронштадт - Тулон, - говорил ему Самокин. - Вдали от своих, без партии, мы - тьфу! Я ввязываться, сам понимаешь, не могу. Партия никогда не простит мне, если я буду разоблачен. Но попробуй ты сделать так, чтобы всё убрали. И литературу, и оружие. Преждевременное выступление смерть. Да и никто не даст нам сейчас выступить - даже преждевременно. "Ванька с барышней" мужик с башкой. Не хотели жрать аденскую верблюжатину пожалуйста, он открыл им консервы. Что они могут? Сказать, что не хотят каши, а хотят макароны... Он даст им макароны! Всё? Революция - поминай как звали?
Павлухин смеясь вытер руки о скатерть:
- Они даже макароны просить не могут. Кормят как на убой... Ты прав, Самокин, в Тулоне даже "мама" сказать не дадут. Я догадываюсь, что тут не обошлось без Шурки Перстнева. Если бы князь Кропоткин не был князем, то Шурка бы и мимо анархизма прошел, плюнув на сторону. А тут - князь, дело серьезное, Шурке-то нашему и приятно, что он с князем на одной ноге стоит.
Вышли к причалам. Вдали, среди леса мачт, высились стрельчатые салинги "Аскольда".
- Смотри! - сказал Самокин, взяв Павлухина за руку. Между ноками реи, вдоль антенны, пробежала веселая искра.
- У нас заработало радио... Пойдем!
Придя в свою каюту, Самокин сначала стянул мундир. Аккуратно повесил его, выровняв погоны, на спинке стульчика. А за переборкой, в соседней радиотелеграфной рубке, уже попискивал аппарат. Скоро звякнул звонок, Самокин откинул в борту узкую дверцу, туда просунулась рука, протягивая бланк с шифром.
Всё! Окошечко снова закрылось. Тайна в его руках.
Самокин был педантично обстоятелен. Раскрыл коробку с сигарами. Выложил из кармана спички. Тоненько заточил карандаши. И только потом грохнул на стол кодовую книгу в пудовом свинцовом переплете. Перед глазами кондуктора побежали, строясь в загадочные ряды, жучки таинственных сочетаний:
"...КЧЭ-213... ПТА-7... БРЩ-1089..."
Самокин был шифровальщик опытный, и через полчаса все было закончено: готовый текст лежал перед ним.
"Все ли?" Теперь-то все и начиналось...
Отбросив карандаш, кондуктор захлопнул коды и крутанул себя назад на кресле-вертушке. Глядя в иллюминатор, где розовела вершина Монфарон, Самокин сказал:
- Доигрались, кошкины дети...
* * *
- Войдите, - разрешил Иванов-6.
- Ваше высокоблагородие, - доложил Самокин, - мною в двадцать сорок семь закончена расшифровка.
- Откуда, кондуктор?
- Из посольства в Париже, подписана Извольским.
- О чем там?
Самокин поднес бланк расшифровки к лицу, словно желая еще раз ознакомиться с нею.