— У тебя и такие были. Не в этом дело. Уж больно ты влюбчивая.
Катя показала ей язык и, напевая что-то, понеслась к Валерию.
Да, он был не первым ее увлечением. Далеко не первым! Уже в третьем классе она объявила родителям, что один мальчик хочет на ней жениться. «И ты дала согласие?»— не повел бровью отец. «Нет,— грустно потрясла косичками Катя.— Я сказала, что люблю другого».
Она с малых лет охотно принимала все знаки внимания мальчиков — от ударов портфелем по спине до записок с приглашением на каток. Все их ухаживания воспринимала как должное. «Ой, ма! — могла она, бросив портфель на пол, сообщить с порога.— На какого красивого мальчишку из девятого класса я сегодня положила глаз!..» Мать не всегда понимала: поддразнивает ее дочь или за этим кроется что-то серьезное...
Если честно, Катя в первую очередь заинтересовалась Колюней. Что-то угадала в нем своим детски-женским сердцем. Даже успела матери обрисовать его... И вдруг на парте, за которой сидела, она обнаружила красную разграничительную черту. Это ее задело. Такого в жизни еще не было, чтобы не она, а ей указывали на место! Стала краем глаза всматриваться в своего нелюдимого соседа, пытаясь понять, что он за фрукт. Валерий, чувствуя ее взгляд, отворачивался. Катя поклялась, что он провел, он же и сотрет эту самую черту!..
И вот он у нее в гостях... К ужину подоспел отец, военный в звании майора. Когда к дочери приходил кто-нибудь из одноклассников, он любил смущать их каверзными вопросами.
— Что предпочитаете, молодой человек? — спросил он, приоткрывая бар.— Сухонькое? Вермут?.. А может, водочку?
— Шутите,— сдержанно улыбнулся Валерий.
— А что,— улыбнулся и Катин отец,— скажешь, ни разу не пробовал?
— Один раз было,— не скрыл Валерий.— Я еще в школу не ходил. Выпил целую рюмку не помню чего. Чтобы отцу поменьше досталось. И чуть не умер после этого. До сих пор от одной мысли воротит...
— Ничего не скажешь, яркое воспоминание детства…— с сочувствием посмотрел на него отец, закрыл бар, и они стали говорить на другие темы.
— ...Я пойду,— первым встал из-за стола Валерий.
— Еще чашечку чая?— предложила Катина мать.
— Спасибо,— отказался он,— говорят, пить много жидкости вредно.
Это его заявление у всех Малышевых вызвало улыбку.
— А хотите,— обращаясь ко всем, сказал Катин отец,— я сейчас быстро помою машину и покатаю вдоль Москвы-реки? А под конец заедем в кафе-мороженое и…
— Я не могу,— не дал ему даже договорить Валерий.— У меня сегодня астрокружок.
— И никак нельзя пропустить?
Валерий сурово покачал головой.
— Сегодня моя очередь наблюдать. Не могу...
Когда он ушел, отец сказал дочери:
— А товарищ-то у тебя... с характером.
— Разве это плохо? — не поняла Катя.
— Что ты...— задумчиво поглядел на нее отец.— Наоборот, очень даже хорошо.
— Он немного неуклюжий,— добавила от себя мать,— но, по-моему, добьется в жизни всего, чего захочет...
...А что же в то время, когда у Малышевых пили чай, делал Колюня? Подложив под голову руки, он лежал в вельветовом пиджаке на тахте и думал о судьбе. Ему колоссально не повезло! Чтобы поход в кино состоялся, все до мелочей продумал и предусмотрел. Кроме одного — что бабуля, уходя, случайно прихватит и его ключи и запрет квартиру снаружи...
Было нестерпимо досадно. Он такие возлагал надежды на этот культпоход! Наконец-то у него появится своя девчонка. Малышева вполне соответствовала его представлениям о «своей». Лицо, фигура — приятно посмотреть. Характер что надо: веселая, не выламывается, как многие девчонки. И, что самое привлекательное, незлопамятная. Подулась на него пару дней за то, что не захотел пустить ее за свою парту, и перестала. Сколько уже раз подходила к нему с тетрадями по русскому и английскому. «Проверь, чего я тут наляпала...» Пожалуйста, мисс Малышева! Проверит, исправит и молча вернет тетрадь. Несколько раз — или это ему лишь показалось? — он ловил на себе ее задумчиво-изучающий взгляд. Верно, взгляд не расписка, к делу не приобщишь. Но он порождает надежды! Коробка Колюня взял в кино для компании, чтобы чувствовать себя посвободнее. В следующий раз решил обойтись без него.
И вот сам остался с носом. Бабуля, бабуля! Как будто нарочно закрыла квартиру...
Вечером он долго ворочался в постели, простынь в скатку сворачивал — «внутренний голос» не давал покоя. Он подсказывал Колюне, что между Коробкиным и Малышевой что-то произошло. Но что именно?! В худшем случае, тюфяк Коробок после кино проводил ее до дома и бегом к своей скандальной мамочке, к своим электродам, катодам, анодам...
Перед тем как уснуть, Колюня утопил клавишу приемника, всегда настроенного у него на волну «Маяка». «Уймитесь, волнения страсти! Усни, безнадежное сердце...» — отчаянно и грозно загремел шаляпинский бас в Колюниной келье. От этих слов старинного романса, затаенного плача музыки и раскатов могучего, как океан, голоса у Колюни пробежали по спине мурашки. «Минует печальное время...» — из далеких, невозвратных времен долетело до него предсказание, и он забылся сном, внезапным, как порыв ветра перед грозой...
Сладкий дождь
На следующий день Колюня дежурил в классе. На большой переменке ворвался в класс со шваброй в одной руке и ведром воды в другой. Рыжие волосы пламенели и устрашающе торчали во все стороны. На груди вместо передника болталась старая географическая карта, на которой большинство стран Африки еще не освободилось от колониального гнета.
— А ну! — зычно крикнул он.— Все выметайтесь, я начинаю работать!
Несколько человек сидели за партами и методом скорого чтения учебника постигали перед физикой законы электричества.
— Кому сказал: выметайтесь! Хватит нам по чистоте быть на последнем месте!..
Чтобы все видели, как он решительно настроен, Колюня поднес швабру к лицу Светы Зарецкой.
— Считаю: раз, два, три...
Света поглядела на него, плюнула от полноты отрицательных чувств и вышла из класса.
— Вас это, голуби, тоже касается,— заявил он Коробкину и Малышевой, склонившимися над одним учебником.
— Не мешай, а? — взмолилась Катя.— Если Валерка не объяснит мне сейчас этот параграф, я погорела...
— Мне какое дело? — Колюня громыхал ведром, чавкал шваброй.— Г-гу-лять надо меньше, г-голуби...
— Пойдем отсюда…— Коробкин захлопнул учебник и встал.— Все равно не отстанет, я ого знаю...
Класс опустел, и с Колюни схлынула деловая горячка. Заводить уже некого было. Рублев наедине с самим собой не похож на Рублева на публике. И кто бы в эту минуту заглянул ему в лицо — худенькое, веснушчатое, несчастное, от недосыпа чуть синеватое,— никогда бы не подумал, что он способен кого-то обидеть. Его бы не обидели!
Вот и звонок на урок. В класс на полных правах один за другим вбегали, через ведро перелетали акселерированные восьмиклассники. А Колюня продолжал нехотя возюкать шваброй по полу.
И — хлясь! — тряпкой провел по чьим-то белым туфлям.
— Вот спасибо-то! — изумленно-горестно ахнула классная, посмотрев, во что превратил он ее ноги.— Но скажи: за что?
— Я нечаянно! — вскричал Колюня да так громко, что она ему сразу поверила.
Он бросил швабру, достал белый, бабулиной утюжки платок и, как заправский чистильщик сапог, оттер туфли, вернул им первозданную белизну. Классная просияла. К ней вернулось хорошее настроение, которое ее редко покидало.
— Знаешь, какой я сегодня слышала разговор? — доверительно, но так, чтобы и другие слышали, сообщила она Колюне.— Наталья Георгиевна предлагает послать тебя на олимпиаду по литературе. Она прямо горой за твою кандидатуру...
У Колюни от этой новости глаза сделались квадратными. Поехать на олимпиаду хорошо. Но если привезешь последнее место?
— Людмила Сергеевна! — вступила в разговор Оля Самохвалова.— Подействуйте на Рублева. Он от всех поручений отказывается. А у него скоро комитет и, я боюсь, он там засыплется...