Не правда ли: шито-крыто, и концы в воду.
Рушились мосты. Рушился Будапешт. Рушилась сама жизнь, захлестнутая пожаром войны.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
В двадцатых числах января поздним вечером Кострова подняли с постели, вызвали срочно в штаб, и вместе с товарищами по службе он экстренно выехал на передовые позиции. Смысл этой командировки выразил уже в пути начальник отделения подполковник Смоляков, он сказал без тени улыбки:
- Будьте готовы своим присутствием латать дыры.
Капитан из разведки, вертлявый острослов, постарался уточнить:
- Вы хотите сказать, своими телами закрывать бреши?
- Хотя бы и телами.
- Не цените нас, штабистов... Пожалейте вон его... Жена ведь молодая, - кивнул капитан в сторону Кострова.
Костров не смог сразу парировать реплику, да и стоило ли?
В дороге шутили, а на душе у каждого скребли кошки.
Будапешт, вернее, незанятая его часть - Буда, слывшая во все времена истории города аристократической, населенной венгерской буржуазией, с особняками и виллами, лепящимися на лесистых холмах, с королевским дворцом - эта Буда оказалась непосильным для одного удара орешком. Война тут застряла, похоже, не на один месяц; больше того, окруженный гарнизон Будапешта еще держится именно в этой, второй половине города.
Из каждого дома стреляли неприятельские солдаты, каждую улицу перекрыли баррикадами, вдобавок и холмы, и стоявшие на возвышении за каменными оградами толстостенные особняки превратили в очаги сопротивления - попробуй-ка сунься! Да и разумно поступало наше командование, отрешившись от жертвенного штурма города; пусть отсиживаются немцы и салашисты взаперти, скулят от холода и голода - перегодим, возьмем измором...
Но и войска Толбухина, занявшие внешний, обводный фронт окружения по рубежам между озерами Веленце - Балатон, оставались уязвимыми, подставив фланги и фронт возможным ударам, которые и были нанесены в январе. Предпринимая свой третий контрудар с целью деблокады, немецкие войска пытались танками прорваться к переправам Дунапентеле, чтобы рассечь 3-й Украинский фронт надвое, затем двинуться на Будапешт и снять осаду.
Главный удар пришелся на 4-ю гвардейскую армию генерала Захарова. Передовые позиции были смяты. Фронт прорван. Наши войска начали отходить. Удар навис и над армией Шмелева.
Часа через два попавший на позицию батареи майор Костров увидел тягостную картину. Пушки стояли на притрушенном снегом пригорке, обращенные в сторону противника. Возле орудий валялись стреляные гильзы, некоторые еще дымились и пахли кисловатым горелым порохом. Орудия размещались скученно, поблизости друг от друга, и работавшие возле них артиллеристы были без шинелей, в одних гимнастерках с засученными рукавами, а некоторые и совсем в одних только нательных и запачканных грязью и сажей рубашках.
Русоволосый, худенький старший лейтенант с оторванным погоном болезненно корчился, касаясь головой земли. Будто он грыз эту промерзлую землю, расставив руки и сжимая тоже мерзлые каменья земли скрюченными, посиневшими пальцами. Порой он силился запрокинуть голову, и тогда слышался его нутряной, жесткий голос. Старший лейтенант был в кровавых бинтах, и что он говорил - стороннему, пришедшему Кострову было совсем не разобрать, но, по-видимому, солдаты понимали его без слов, по одним жестам, по одному выражению искаженного от ярости лица и лупили в неприятеля, загоняя в ствол один за другим снаряды.
- Товарищ старший лейтенант... Нехватка... Снаряды кончаются... доложил ему длинноногий, без рубашки наводчик и добавил сокрушенно: - А танки... вон... прут!
Командиру стоило тяжких усилий поднять голову и выговорить:
- Ббб-еречь... Один, одним... О-гго-нь!..
- Товарищ старший лейтенант, идут ведь... Вам нельзя на батарее... подбежал к нему другой, доставая из противогазной сумки индивидуальный пакет, чтобы перевязать ему кровоточащую ногу...
Старший лейтенант не дался. Одним взглядом, суровым и беспощадным, указал он на пустой ящик из-под снарядов, чтобы подали ему. И когда поднесли, он грудью, помогая всем телом, вполз на него, на этот ящик, чтобы лучше видеть громыхающие на батарею и мечущие пламя танки с белыми крестами.
Сам не лишенный мужества, но теперь дивясь мужеству другого, Алексей Костров восхищался самообладанием старшего лейтенанта. Один танк, наверное подбитый еще до прихода Кострова, горел, обволакивая чадным дымом бугор. Второй, только что подбитый, вертелся, как заводной, на месте, не в силах ползти, снаряд попал ему в ходовую часть, в широкую гусеницу, и она сползла почему-то вперед, ребристо пластаясь, словно хвост ползущего крокодила. Очередная гремящая машина с высоким коробом, видимо самоходка, надвигалась на батарею сбоку. Завидя ее, старший лейтенант, обезображенно морщась, силился что-то сказать, но не мог. Но по его кроваво-налитым глазам можно было смутно догадаться, чего он хотел: "Вон ее... лупите!" Лодыжка у старшего лейтенанта потемнела от обилия крови, и кровь стекала в просторные хлябающие голенища.
Следом за танками, укрываясь бронею, шла немецкая пехота. Стук станкового пулемета, за который лег Костров, и автоматная сердитая воркотня не дали пехоте ворваться на батарею, заставили ее лечь на холодный, перемешанный гусеницами суглинок. "Пусть полежат, мы обождем", проговорил Костров. Фразу эту сказал непроизвольно, не задумываясь, а потом спохватился: чего ждать? Лучших времен? Но где они, лучшие, коль танки широким захватистым клином двинулись правее, куда-то в южную сторону, наверное, на дунайские переправы. Батарея сама собой попадала в положение безучастной, выбывшей из игры, если не считать ползающей самоходки-короба и залегшей пехоты, которая стала оттягиваться назад, собираясь для каких-то других целей в распадке.
Прибежал связной, запыхавшийся до того, что слова не мог молвить, с глазами навыкате. Он - из дивизиона.
- Нас ак-ак-ружают, - еле выдавил связной.
Старший лейтенант зло взглянул на него и махнул рукой в сторону, мол, уходи прочь, с глаз долой. Связного будто окатило холодной водой. Чувствуя себя виноватым, он внутренним усилием преодолел страх и внятнее сказал то, что ему приказано было передать: немецкая колонна обходит участок обороны и прорывается на переправы Дунапентеле.