- Принудиловку отбывал, - не унимался Горюнов. - А вообще-то дело гораздо сложнее. Сплошь и рядом мы наблюдаем, как гонят наперед ихние войска и особливо этих... как их...
- Нигилистов, - подсказал Тубольцев, чем вызвал насмешку, и почувствовал, что сел в лужу.
- Каких тебе нигилистов! - поддел Горюнов. - Венгров, которые не одумались и держатся за старый режим. Как же зовут их?
- Ну вот! А попрекаешь. Грамотей! - отшучивался Тубольцев.
Гребенников мог часами слушать мудреные солдатские истории, но ему было сейчас некогда, и он заторопился уходить.
- Ладно, ребята, готовьтесь, - сказал он, пожав руку персонально Нефеду Горюнову и Тубольцеву, а остальным кивнул и пошел на командный пункт армии.
Командарм Шмелев лежал в крытой полуторке, на койке-раскладушке, весь перебинтованный. Вчера при отражении контратаки произошло такое сближение с немцами, что дело дошло до рукопашной. Генерал Шмелев очутился в самой гуще свалки. Солдаты из комендантской роты и адъютант пытались его прикрыть, и не удалось. У самых ног разорвалась граната. Двоих из охраны насмерть положило осколками, а Шмелева ранило: подкосились ноги, упал, пытался встать, даже шагнул и будто споткнулся, клюнув носом оземь. Теперь он лежал на раскладушке с перевязанными лицом и ногою. Врач, осмотревший и обработавший раны, сказал, что, к счастью командарма, граната была противопехотная и разорвалась, наверное, неблизко, шагах в семи, иначе бы... "Что могло быть иначе, - слушая врача, перебил тогда командарм, - не будем гадать. Запомни: Шмелевы такой породы - целиться в них можно, а убить нельзя..."
Вчера же Иван Мартынович, имевший на него особое влияние, хотел переправить командарма в безопасное место.
- Покуда идет война, нет безопасных мест. Всюду фронт, - говорил Шмелев без всякой бравады, как вполне разумеющееся.
После случившегося Николай Григорьевич в душе выругал себя, что очутился в гуще схватки, - все-таки не дело командарма попадать врукопашную, его дело командовать. Но а как же иначе, коль обстановка принудила... У него был жар, от болей потел, рубашку хоть выжимай. Завидев протиснувшегося в полуторку Гребенникова, он посмотрел на него воспаленно-жалостливыми глазами, сказал постанывая:
- Худы дела у меня...
- Крепись, Николай Григорьевич! Был сейчас у солдат.
- Ну и как они? Неважно себя чувствуют, поругивают нас, полководцев?
- Народ понимает обстановку. И быть может, не хуже, чем мы с тобой. Разговорил я Нефеда Горюнова, Тубольцева, ты их знаешь, со Сталинграда с ними дюжим. Так что ты думаешь? Они тоже вышли на оперативный замысел. В самый корень зрят: предлагают ударить по немецкой наступающей группировке во фланг...
Шмелев задумался, потом сделал жест рукою, пытаясь выразить этим: "А ведь как неплохо?", но вскрикнул, задев больное место. Ругнулся матерно. Медленно, поддерживая руками раненую ногу, с искаженным от боли лицом встал, попросил подать ему хотя бы ящик из-под макарон, разложил на нем карту, провел одну нежирную красную стрелку, упирающуюся с юга в сторону озера Веленце и дальше на Эстергом, намеревался провести и вторую стрелку. Он знал, что сил у немцев, двинувшихся в горловину прорыва, на рассечение нашего фронта ради того, чтобы выручить своих осажденных в Будапеште, много: против одной только армии Шмелева и на самом левом фланге, в устье реки Драва, где размещены позиции болгарских и югославских войск, действуют 2-я танковая армия неприятеля, артиллерийские и инженерные подразделения... И надо полагать, гораздо больше танков, артиллерии и пехоты брошено на развитие прорыва. А в самом городе, в Будапеште, закупорено сто восемьдесят восемь тысяч, говоря на военном языке, активных штыков! Нешуточная группировка: попробуй одолеть. И все знают, что жить надо, все надеются на жизнь и поэтому борются. Но все-таки окружены. И положение у них катастрофическое, а у нас что?.. Временное тактическое осложнение, да и только. И если нападут и разгромят КП армии, то от этого мировой политике будет ни жарко ни холодно... Был такой Шмелев, и нет Шмелева... "Фу, гадость какая пришла на ум!" - перебил себя Николай Григорьевич и настроился додумать предполагаемые контрмеры. Искушение брало, силился провести вторую, более жирную стрелу, нацеленную ударом с севера. Но войска, стоящие на севере, не были в его власти, он ими не командовал, и карандаш из его руки беспомощно выпал.
- Вызывайте комфронта, и немедленно. Тотчас!
- Проводная связь с фронтом оборвана, - ответил ему дежурный связист-офицер.
- А рация зачем? Рация, я говорю, зачем? Чтоб комариный писк слушать?
- Рацию можно, - сказал офицер-связист и начал настраивать волну, вызывать позывные. - Молчат, товарищ командарм, - сокрушенно промолвил офицер.
- Вызывайте, - и, охнув, командарм повалился на раскладушку.
Часа три, до утра, до седьмого пота колдовал связист над рацией. Изредка поглядывал офицер-связист на койку, на командарма - тот спал, слегка похрапывая, и связист мысленно заклинал в помощь себе и мать, и детей, и, кажется, всех духов, чтобы помогли ему все же связаться с командующим фронтом. "Надо срочно доложить. Ранен ведь... Сможет ли выдержать напряжение", - волновался офицер-связист.
С утра сражение закипело вновь. Противник, по всей вероятности, вышел на переправу фронта и теперь стремился расширить полосу прорыва вдоль Дуная, тесня наши войска на северном и южном флангах. Фронт рассекло надвое. Размещаясь в городе Пакш, штаб фронта очутился под ударом: туда прорвались несколько танков неприятеля. Больше того, противник вознамерился сокрушить весь фронт в теснине задунайского плацдарма. Это поняли и в Москве, в Ставке. Верховный главнокомандующий по прямому проводу посоветовал маршалу Толбухину самому решить вопрос о возможности отвода всех сил фронта за Дунай...
Маршал Толбухин отвечал: "Спасибо. Совет учту", - а на самом деле думал о другом: "Уходить за Дунай нельзя, обидно - Вена станет казаться далекой, а на вторичное форсирование Дуная в ближайшее время и надежд не будет". И командующий фронтом принимает дерзкое решение: выстоять, за Дунай не уходить.