До сих пор в ушах звенело от того взрыва, который эхом перекинулся в городок, ударяясь и раскалываясь о стены домов. Когда подъезжали с военным комендантом на место происшествия, то увидели разорванный и еще дымящийся металл... Чадили мануфактура и кожа, и в этом хламе лежало подобие тела. По окровавленным кускам мундира только и понять было, что человек этот военный. Он все же узнал в нем Завьялова и понял, почему тот оказался здесь.
"А может, и хорошо, что все так кончилось? - как о чем-то наказанном подумал Костров и пожалел, что пошел на передовую. - Какая была надобность? Ведь могло кончиться и хуже..."
При этой мысли он похолодел. Не было горше печали, как представить свою смерть теперь, когда надо везти беременную Верочку домой.
- Мог запросто сложить голову, - вслух сокрушался он, все еще раскаиваясь, и огорченно подумал: "Верочка, Верочка, если бы ты знала, в каком я был переплете, ты бы, наверное, обмерла". И дал себе зарок не говорить ей ни слова.
Он начал срывать росшую прошлогоднюю сухую траву и вытирать ею глину с брюк, с шинели, помыл лицо в придорожной лужице, затем сапоги. Нарочито настраивая себя на веселый лад, притворно запел: "Полюшко, поле..."
Верочка встретила его у калитки, оглядела с головы до ног и ахнула:
- Где тебя так выволокло?
- Да под дождь попал, вон там дожди косые!.. - махнул он рукой в сторону передовой.
- Дожди? Алешка, да ты что... рехнулся? Такое небо голубое, ясное!.. - Она догадалась, что он побывал, наверное, под бомбежкой, увидев разорванную полу шинели. - А это что такое? Алешка, ты... ранен? ужаснулась она, и бледностью, как пеплом, покрыло ее и без того бледное лицо.
- Нет, Верунька, и откуда ты это взяла? Успокойся. Ну, посмотри... Он помахал рукою, даже дернул резиновой, как бы показывая, что и она цела, начал похлопывать себя по телу, не испытывая никакой боли, и усмехнулся, глядя на шинель: - А этот подол... видать, за кузов бронетранспортера задел. Крючки там... Я чувствовал, что-то затрещало, как парусина, а не догадался сразу, что зацепил шинелью... Вот нелады, перед самым отпуском... Почини, - снимая шинель, попросил он.
- Да как же я сумею? В мастерскую бы нужно...
- Заштопай кое-как. Нитки зеленые есть... Через час вызову "доджик", и двинемся.
- Шинель я смогу заделать. Но ты во все новое переоденься, а это грязное с собой заберем, - сказала она и подала с вешалки аккуратно выглаженные брюки и гимнастерку.
Алексей подошел к колонке во дворе, разделся по пояс, помылся и сразу почувствовал себя легко, а надев гимнастерку, при ремнях - уже совсем по-праздничному.
Они посидели перед дорогой, хозяйка-мадьярка принесла им корзиночку с моченым арбузом, кисти три чудом сохраненного винограда, отдельно завернутую в непромокаемую бумагу жареную индюшку, пучки паприки, кусок сала.
- Ой, да куда же столько нам! - всплеснула руками Верочка.
- Хватит, спасибо, мамаша, - в тон приговаривал Алексей.
Попрощались...
Европейские дороги, когда по ним уже отшумела война, показались Алексею шикарными. Он дивился, что раньше таких скорых и веселых дорог будто и не замечал, - приходилось и эту местность преодолевать с боями, нередко и на брюхе. А вот теперь ревет сильный мотор "доджика", свистит по бокам ветер. Порой у самой дороги нехотя поднимались какие-то крупные, в ярком оперении птицы, и Верочка то и дело умоляла водителя не раздавить чудных, несмышленых птиц.
- Чего они жмутся к дороге? Какие это птицы, Алеша?
- Разве не знаешь? Да это же фазаны. Самые настоящие фазаны! отвечал он. - Ох, тут и охота добычливая!.. Кончится война, обязательно поохочусь в поймах озер.
- Куда же убивать время после войны, как не на охоту, - оживился водитель. - Моя половина безвыездно дома, и вы свою увозите... Чего нам, холостякам? Только и стрелять...
Верочка усмехнулась, а через минуту взгрустнула, и водитель сник, пожалев, что затеял этот ненужный разговор.
На второй день, под вечер, они въезжали в Бухарест, шумный, крикливый и суетной. На вокзале было битком набито людей; в огромном, с застекленной крышей здании возле стен и прямо на полу лежали вповалку люди, стояли штабеля корзин, из которых совали головы сквозь ивовые прутья и отчаянно горланили гуси, утки, куры. Бородатый, в высокой барашковой шапке румын вел через зал, ища глазами укромный закуток, косматого барана. Упираясь передними ногами, баран скользил копытцами о цементный пол, но румын тащил его волоком.
Костров подошел к окну советской комендатуры, постоял немного, словно собираясь с духом, и протянул проездной документ, в котором говорилось, что он едет в краткосрочный отпуск и с ним следует жена. Бегло взглянув на документ, дежурный офицер равнодушно отложил в сторону отпускной билет. Потом свирепо приподнял глаза:
- Товарищ подполковник, вам запрещено ехать. Придется вернуться обратно.
- Как так вернуться? Почему? - Костров сунулся головою в окошко, уставился на него недоуменно, будто не веря.
- Потому что отпуска запрещены. Вам бы знать... Сейчас сделаю отметку, и в течение трех дней вам надлежит прибыть в часть. Жена пусть одна едет.
- Товарищ... Простите, но я же везу беременную... Войдите в мое положение, - взмолился Костров, но дежурный был неумолим, уже взял в руки штамп, огромный и квадратный.
- Простите, - побледнел Костров. - Верните документ!..
Дежурный с ехидной улыбочкой протянул ему отпускной билет и холодно проговорил:
- Только этого окошка вы не минуете.
Листок подрагивал в руке у Кострова, он стоял подавленный и одурманенный, как после сильного угара.
Поджидавшая у стены на вещах Верочка увидела, что с Алексеем что-то неладно, подошла к нему мелкими шажками:
- Алеша, что-нибудь случилось? Ты такой сумленый.
- Сатана! Паршивец! Баран! - отходя от окошка, ругался Костров.
Верочка схватила его за руку:
- Да что с тобой?
- Штамп на проезд не ставит. Получается, бумага выше человека ценится. - И огрызнулся, поглядывая на окошко: - Тыловой службист, будь ему неладно!.. Требует, чтоб я в течение трех дней вернулся обратно.
- Но... Но это же несправедливо! И какое его дело вмешиваться? Тебе же разрешили?
Он покусал губы, проворчал:
- Когда воевать... Границу переходил с боями, никто не спрашивал документы...