Послышался тоскующий вздох:
- Да-а, весна... Земля в мужской силе нуждается!
Кто-то подхватил:
- Пора бы хозяйство ладить...
- Теперь уж недолго конца ждать, - заверил Нефед Горюнов. - Перевалим через Зееловские высоты - и в Берлин пожалуем.
- Интересно, когда это будет?
Солдаты невольно посмотрели в сторону высот. Круто вздыбленные Зеелевские высоты лежали вдали, как уставшие горбатые верблюды, на них и окраска напоминала шкуры - серо-бурые.
- Много еще крови прольется, пока перевалим через эти высоты, обронил кто-то сокрушенно.
Обронил нехотя, но все разом умолкли при мысли о крови, о смерти. Немецкая полоса обороны и далее, километрах в десяти лежащие Зееловские высоты казались недоступными; все было сильно укреплено и дзотами, и врытыми в землю танками, и расставленными минными полями, проволочными заграждениями; в каждом холмике и каждом взгорке таится смерть.
* * *
Шел отбор в штурмовые группы. Без них не обойтись, поскольку бои предстоит вести неимоверной тяжести - в крупном городе. Об этом речь повели на расширенном заседании Военного совета фронта. Идею подал генерал Чуйков, чья армия прославила себя в Сталинграде. Он так и сказал: "У нас тактика сталинградская. Поведем борьбу на этажах! Как это понимать? Война в городе перенесется в запутанные лабиринты улиц, на этажи, а для успеха необходимо сколотить штурмовые группы. Будем создавать их по приказу, назначая наиболее закаленных и опытных командиров и солдат..."
Идея Чуйкова захватила всех. Не удержался высказаться и начальник политотдела армии Шмелева - Иван Мартынович Гребенников, тоже ветеран-сталинградец. По его мнению, создать группы по приказу не составит труда. Но приказы-то выполняют живые люди, и у них есть сердца и есть разум. Не лучше ли обратиться к тем, кто пойдет добровольно?
- И поверьте моему слову, шагнут коммунисты вперед... Так уж воспитаны партией: где труднее, там - коммунисты.
Военный совет и лично командующий маршал Жуков решили: быть посему!
Прослышав о создании мобильных штурмовых групп и отрядов, Костров заглянул в свой бывший батальон. Заглянул в качестве представителя штаба армии. Попал как раз вовремя. Вечерело. В подлеске, пахнущем прелью прошлогодних лежалых листьев, строится батальон.
Слово берет начальник политотдела Гребенников, прибывший в самый час построения. Говорит о боевом пути: тысячи километров через поля и водные рубежи, через огонь и смерть привели нас к стенам Берлина. И на этом пути душою и сердцем всегда были коммунисты и комсомольцы, люди особой породы... "Почему он так долго говорит? Надо ли кого-то убеждать?" думает Алексей Костров, стоящий сбоку от строя, касаясь рукою мокрого ствола дерева. Оказывается, надо. Дело серьезное. И наконец начальник политотдела подошел к самому главному и последнему: бои на берлинских улицах предстоят жестокие, фашисты явно не хотят сложить оружие и сопротивляемость не утратили. К тому же сражаться доведется в тесноте бесчисленных улиц и кварталов, в домах, на лестничных клетках и этажах. Нужны штурмовые группы и отряды, говорит далее начальник политотдела и обводит, взглядом строй, спрашивает, кто желает вступить в отряды добровольцем?
Строй молчит. Молчат люди, но так и надо: прежде чем решиться, следует все взвесить. Длится минута-другая. Стоят напряженно, плечо к плечу, и молчаливо, словно в ожидании сигнала к рывку. И кто подаст этот сигнал? У Кострова заходит сердце от волнения. И он, мысленно уже шагнув, спрашивает:
- Разрешите стать в строй?
- Становитесь! - отвечает начальник политотдела и громче обычного произносит: - Добровольцы, шаг вперед!
Делает шаг Костров уже из строя, начальник политотдела морщится, желая в чем-то упрекнуть его, а он с твердостью говорит:
- Я - коммунист.
Следом за ним делают шаг вперед многие коммунисты и комсомольцы. Поредели оставшиеся. С левого фланга кто-то поднимает руку.
- Рядовой Тубольцев. Дозвольте вопрос? - произнес солдат.
- Слушаю вас.
- Это что же получается?.. Коммунистов и комсомольцев берут, а нас... Вроде позади... Нехорошо получается.
- Добровольцев отбираем, всех...
- Тогда и я, - сказал Тубольцев и шагнул в новую шеренгу.
- Товарищ полковник! - доложил Костров. - Вперед вышли все!
- Спасибо, товарищи! - произнес Гребенников. - От Командования спасибо!
Гребенников и Костров шли рядом. Костров не посмел первым заговорить и чувствовал себя в какой-то мере виноватым, что вот так опять улизнул из штаба. А Иван Мартынович мысленно был уже далеко-далеко: думалось ему и о тяжких испытаниях, выпадавших на его долю, когда приходилось вместе с товарищами из укома усмирять восставшее кулачество на Тамбовщине, агитировать крестьян за колхозы... Виделась ему фигура политрука, поднявшего пистолет над окопом, и лавина атаки... Мысли перемешались... Почему-то вспомнил и свою поездку на Урал, и ответный приезд шефов. Во многих полках они выступали, и слово уральцев роднило и сплачивало солдат с теми, кто ковал и эшелонами отправлял на фронт оружие и технику из уральской стали, которая перешибла крупповскую... Слышались ему запросто, как нечто обыденное, произносимые на собраниях, на митингах заверения и клятвы солдат, готовящихся свернуть шею врагу у стен Берлина. И все это, как и многое другое, соединялось в единое целое, чему посвящали себя партийные организации, парторги, политруки...
- Да-а, вот думаю... - заговорил Иван Мартынович. - Какой же магической силой обладает наша партия! Мы, только мы сбили с Европы оковы порабощения, успокоили, в сущности, всю планету. Это не громкие слова, а сама действительность. И вот... к решающему штурму готовимся... И тронул меня твой поступок...
- Какой, товарищ комиссар? - называя его по старой привычке, спросил Костров.
- Ну, как же... Война уже свертывается, а ты шагнул первым... Добровольцем!
- Не мог иначе, - запросто, совсем буднично ответил Костров.
Они шли дальше. В темноте леса урчали машины. И Гребенников и Костров знали, что это подтягивают с тыловых рубежей танки, артиллерию - все туда же, на плацдарм за Одером. Танки и пушки подвозят к фронту на железнодорожных платформах, укрытых для маскировки совсем по-мирному копенками сена.