Гитлер гневался, он вопил, охваченный безумством:
- Немецкий народ, которому я верил и доверял, он предал фюрера. Этот народ не заслуживает пощады, он не должен жить и должен принести себя в жертву вместе со мной, фюрером, во имя фатерланда и третьего рейха. Спасение - в уничтожении самих себя. Берлин должен быть мертвым, ни одной живой души не должно в нем остаться.
Ему докладывали, что берлинцы вывешивают из окон белые флаги, покидают дома, прячутся в подземных станциях метро - где уж им, голодным и напуганным, защищаться!
- Что?! - взбеленился Гитлер. - Прячутся в подземелье? Я отдал приказ - затопить метро! Противник должен получить трупы и развалины. Только трупы и развалины! - Огромное квадратное зеркало отражало его лицо, которое одновременно запечатлело и гнев, и страх, и обреченность. Он, провидец, зрил в своих глубоко вдавленных глазах обличье мертвеца. Он вздрогнул, помутилось в глазах: стены, само зеркало качнулись, и Гитлер отшатнулся, растопырив длинные пальцы рук. - Затопить! Нация обязана погибнуть вместе с ее фюрером.
...Тихие и осторожные шаги Евы вывели его из оцепенения.
- Я никогда не думал, что вокруг может быть столько измены. Но большевики всех вздернут на столбы - и меня, если я попадусь им в лапы, и Геббельса, и Гиммлера, которому мы не доверяем, и Геринга, эта свинья тоже не убежит далеко... Всех, всех, в том числе и тебя... Мы должны, пока не поздно, уйти из жизни...
Ева с ужасом стиснула пальцами обеих рук лицо и разрыдалась. Потом она начала кататься на кушетке, рвать на себе волосы. Зеркало отражало, близило к подслеповатым глазам Гитлера его давнюю любовницу. Ему виделись ее растрепанные, порыжевшие волосы, подтеки на исхудалом лице. Ева разразилась плачем.
Вбежал старший адъютант Бургдорф. Онемел, не зная, что делать. Ева продолжала голосить, а Гитлер, свесив длинные сухие руки, все еще сидел перед зеркалом.
Бургдорф снял с кресла изрядно помятый серый френч и подал фюреру. От него дурно пахло потом, и Бургдорфа чуть не стошнило.
- Позови фрау Магду, только она умеет... - попросил Гитлер.
Да, Магда Геббельс умела успокаивать фюрера. Она приходила на помощь в минуты интимных драм, и сейчас, войдя, приблизилась к Адольфу, начала мягкими ладонями водить по его лицу, разглаживая волосы, укладывая прядь на лоб... Гитлер выдавил из себя улыбку успокоения.
Не спросясь, вошел Мартин Борман. Он всегда входил без стука. Ева посмотрела на него с откровенной неприязнью: опять начнет подзуживать или, хуже того, сообщит очередную страшную весть. Тот положил на стол радиоперехват. И Гитлер прочитал о том, что переодетый в форму немецкого солдата Бенито Муссолини вместе со своей любовницей, захватив золото из государственной казны, в сопровождении свиты пытался удрать из Италии через швейцарскую границу, 27 апреля в деревне, Донго партизаны перехватили беглецов. Муссолини и его любовница были расстреляны, их трупы привезли в Милан и на площади повесили вниз головой...
Гитлер побелел лицом, глаза закатились.
- Повешены... Я не дамся, нет, нет! - срывается голос Гитлера, из его рук выпадает листок, который подхватывает Магда Геббельс. Прочитав, она поджала губы и сказала с нервной усмешкой:
- Теперь уже конец... Все равно когда умирать... И я счастлива, что, пока жива, могу умертвить детей, себя... вместе с мужем... Всех, всех! закричала Магда, пошатываясь выходя из комнаты.
Оставшись наедине с Евой, Гитлер вдруг говорит:
- Последнее твое желание, которое тебя так терзало... Мы должны обвенчаться.
Свидетелями были избраны Геббельс и Борман. В их присутствии некий Вальтер Вагнер, знающий толк в свадебных и похоронных делах, составляет брачный контракт и совершает обряд венчания. Он не требует документов о чистоте арийской расы, хотя и кое-что слышал о нечистой немецкой крови у жениха, довольствуется устным заявлением и Гитлера и Евы об их арийском происхождении, о том, что они не страдают наследственными болезнями.
Заходят приглашенные к свадебному столу - дородная, в светлом платье Магда Геббельс, в военных мундирах Кребс, Бургдорф, секретарши...
Адольф Гитлер в неизменном френче стоит рядом с Евой, которая надела черное платье, как бы подчеркивая этим трагичность судьбы.
Новобрачные и гости пьют шампанское. В руке Гитлера бокал дрожит, пригнувшись, он отставляет бокал. На столе бокал продолжает дрожать от сотрясений бункера.
Фюрер просит всех удалиться, выходит и Ева. Уединившись, он сочиняет завещание. Старается обдумывать каждую фразу. Воспаленная, будто обжигаемая огнем, голова плохо соображает, и Гитлер многое из того, что говорил и писал раньше, вставляет в завещание...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
- Русские прекратили обстрел правительственной площади и бункера, внятно ледяным голосом доложил еще с порога Мартин Борман и выждал, пока Гитлер медленно приподымал голову, в глазах его мелькнул проблеск затаенной надежды и удивления. - ...Переходят в штурм, пытаясь прорваться к правительственной площади и бункеру... - выдавливает из себя Борман и сникает, понуря голову.
Гитлер передергивается и снова впадает в состояние прострации, голова его как-то обмякло падает на грудь.
Борман молча уходит, прикрыв за собой стальную дверь. Ева пытается сама сделать ему укол, берет в руку шприц... Адольф недоверчиво смотрит на нее, медленным движением руки отводит шприц в сторону. Потом косится на дверь, точно ожидая, что вот-вот она откроется и появятся русские. Это пугает, это казнит и мозг, и все тело. Поползла тяжелая стальная дверь, и Гитлер вдруг загородился обеими руками, отпрянул назад, не в силах защитить себя.
- Я один... один остался, - слабеющим голосом промолвил он, затем голос крепнет, переходит на взлай: - Вы недостойны меня... Изменники! Я расстреляю!.. Я прикончу всех, всех! - Из последних сил Гитлер поднимается, опираясь на край стола, пытается двигаться, но подламываются ноги, и он смотрит неподвижными остекленевшими глазами на потолок, мерещатся ему жуткие видения... Дуче Муссолини, его длинно вытянутое тело, повешенное вверх ногами... Мимо проходят люди, скалят зубы, плюют в посинелое лицо, бросают камни...
- Нет, нет! - кричит, загораживаясь, Гитлер. - Я не дамся, я умру... Я приму яд... И труп прикажу убрать, сжечь, чтобы не даться врагам, народам-врагам плевать мне в лицо мертвому, бросать камни, слова проклятий, которые хуже камней... Скорее, скорее!.. - зовет он, растопырив руки.