Волею обстоятельств первая встреча Сталина произошла наедине с Рузвельтом, который пожелал никого не брать с собой ради того, чтобы беседа была более доверительной. Не был приглашен даже Черчилль. Но вероятно, английский премьер и не напрашивался на эту встречу, полагая через Рузвельта прощупать настроение Сталина, выведать, как он, советский лидер, относится и к нему, Черчиллю. Ведь все-таки памятна была нелицеприятная, доходящая до резких споров и осложнений августовская встреча прошлого года. Именно тогда, в жарком и кровопролитном августе сорок второго, Черчилль привез в Москву, по его собственному выражению, холодный лед: второго фронта в сорок втором году не будет. Шел уже ноябрь сорок третьего, а второй фронт так и не открылся. И Черчиллю, главному виновнику проволочек, важно прощупать почву, узнать, как относится к этому Сталин. Ведь не кто другой, как Черчилль, заодно, конечно, с американцами, не сдержал слова джентльмена, премьер-министра, в конце концов просто человека... Хотелось как-то сгладить вину, проще говоря, обман. И никто лучше, чем Рузвельт, не мог этого сделать. Пусть встретятся, поговорят.
Было 28 ноября, три часа дня.
Сталин минутами раньше появился в комнате, примыкающей к залу пленарных заседаний. Одетый в маршальскую форму, он вынул из коробки с надписью "Герцеговина флор" папиросу, закурил. Ходил, задумавшись. Папироса погасла. Иосиф Виссарионович снова зажег спичку и раскурил, медленным жестом погасил спичку и опять прохаживался по комнате, размышляя.
Через несколько минут дверь открылась, и слуга-филиппинец вкатил коляску. В ней, тяжело опираясь на подлокотники, сидел улыбающийся президент Рузвельт.
Слуга-филиппинец подкатил коляску к дивану, развернул ее, затянул тормоз на колесе и вышел из комнаты. Сталин сел на диван, предложил Рузвельту папиросу, но тот поблагодарил кивком головы и отказался:
- Привык к своим.
Длинными холено-белыми пальцами президент извлек из своего портсигара сигаретку, вставил ее в мундштук и закурил.
- А где же ваша знаменитая трубка, маршал Сталин, та трубка, которой вы, как говорят, выкуриваете своих врагов? - спросил Рузвельт, и русский переводчик с возможной точностью передал его слова.
Сталин почувствовал серьезность вопроса. В иных случаях он мог бы ответить и резкостью, но, умея владеть собой, только хитро улыбнулся, прищурясь.
- Я, кажется, уже почти всех их выкурил. - Сталин помедлил и свел мысль к другому: - Врачи советуют мне поменьше пользоваться трубкой. Я все же ее захватил сюда и, чтобы доставить вам удовольствие, возьму с собой в следующий раз...
Они перешли на деловой тон беседы.
Сталин, скорее по просьбе президента, заговорил о положении на советско-германском фронте. Давая обзор действий своей армии, сражающейся пока в одиночестве против фашистского агрессора, Сталин не ставил в заслугу нашим войскам успешное наступление уже теперь, в зимнюю пору, вообще побед не касался, а лишь сказал, что в последнее время наши войска оставили Житомир, какой-то неизвестный для президента Житомир... Сталин ждал, заговорит ли сам президент о втором фронте и о Черчилле. И президент действительно заговорил. Спросив о погоде на фронте, Рузвельт тут же сочувственно сказал:
- Я хотел бы отвлечь с советско-германского фронта тридцать - сорок германских дивизий.
- Если это возможно сделать, то было бы хорошо, - проговорил Сталин. И опять в тоне ответа слышалась некая независимость.
- Это один из вопросов, по которому я намерен дать свои разъяснения в течение ближайших дней здесь же, в Тегеране, - продолжал Рузвельт, говоря медленно, с расстановкой. - Сложность в том, что перед американцами стоит задача снабжения войск численностью в два миллиона человек, причем находятся они на расстоянии трех тысяч миль от Американского континента.
- Тут нужен хороший транспорт, и я вполне понимаю ваши трудности, заметил Сталин.
- Думаю, что мы эту проблему решим, так как суда в Соединенных Штатах строятся удовлетворительным темпом.
Многие проблемы затрагивали Сталин и Рузвельт при первой встрече. Причем Сталин порывался спросить: "Но, а как же обстоит дело с обещанным вторым фронтом? Скоро вы его откроете?" Но не спросил. Оставил этот коренной вопрос, ради которого прежде всего и ехал сюда, в Тегеран, напоследок, для пленарных заседаний. К тому же и время поджимало. Вот уже Рузвельт перестал задавать вопросы - первый признак того, что беседу пора кончать.
После недолгого отдыха все собрались в просторном зале, отделанном в стиле ампир. Посредине стоял большой круглый стол, покрытый скатертью из кремового сукна. В центре стола на деревянной подставке водружены государственные флаги трех держав - участниц конференции. Главные члены делегации усаживались в мягкие кресла, обитые полосатым шелком и с вычурными подлокотниками из красного дерева. Черчиллю попалось кресло, на подлокотнике которого торчали не то тигры, не то львы. Грузный и рыхлый Черчилль сидел в кресле, будто зарывшись в нем, а из-под локтей выглядывали мифические звери с оскалом зубов.
Молотов что-то шепнул Сталину, обратив короткий взгляд на этот оскал, но маршал был задумчив, лишь слегка кивнул в ответ.
Было заранее оговорено, что откроет заседание Рузвельт. И он, не тая улыбки, заговорил:
- Как самый молодой из присутствующих здесь глав правительств, я хотел бы позволить себе высказаться первым. Я хочу заверить членов новой семьи - собравшихся за этим столом членов настоящей конференции - в том, что мы все собрались здесь с одной целью - с целью выиграть войну как можно скорее...
"Это уже другое дело", - подумал Сталин.
- Мы не намерены, - продолжал Рузвельт, - опубликовывать ничего из того, что будет здесь говориться, но мы будем обращаться друг к другу, как друзья, открыто и откровенно...