- Ты, однако, прямо диалектик, - вставил Роман Семенович.
- Жизнь учит... - отозвалась Наталья. - До сих пор помню диалектические закономерности, чему нас учили в институте: все движется, все изменяется... Поскольку и сама жизнь - движение, то только в движении и прекрасен человек! Вы же, извините меня за резкость суждений, вознамерились от всего этого отгородиться... Не желала бы я такой жизни. Впрочем, хочу знать: ваш покой, ваша тишина - это что? Протест, вызов обществу, самому себе? - метала она словами.
Но странно, хирург выслушал ее упреки спокойно, лишь остановился, заставив невольно остановиться и ее, положил ей ладонь на плечо.
- Ты же отлично понимаешь, дорогая, - сказал он. - Война с ее страданиями истрепала людей. После таких потрясений, коснувшихся каждой семьи и каждого человека, увеличится приток нервнобольных. А нервы, как тебе известно, всему голова. Отсюда, от расстройства нервов, исходит множество болезней. Придет время, и люди будут совершать бегство от машин, вообще от шумов, куда-нибудь подальше, в глухие дебри...
Наталья, когда надо, не жалела резких выражений:
- Ой, какой же вы прорицатель, вдобавок упрямый, не в обиду вам будь сказано...
- Могу я иметь собственное мнение и устраивать жизнь, как мне хочется? - протестовал Роман Семенович.
- Кто вам не велит? Каждый волен поступать, как ему хочется, - уже миролюбиво повернула Наталья, зная, что спорам и конца не будет.
Она подошла к разлатому дереву, наклонила ветку, сорвала несколько плодов, протянула Роману Семеновичу, начала есть сама, облизывая от приторной сладости губы.
- Самый настоящий инжир, - сказал Роман Семенович. - Вон там, наверху, более спелые, - и начал карабкаться на дерево. Ветка не выдержала его тяжести, и он свалился наземь.
- Аккуратнее, Роман Семенович, так и ушибиться можете! - пошутила Наталья и сама цепко ухватилась обеими руками за ствол, потом за сучья и очутилась на дереве. - Держите, Роман Семенович, сейчас мы столько нарвем!.. Варенье сварю - вкусно-та-а!
Роман Семенович приподнял пригоршней сомкнутые руки и, когда они были полны, заколебался:
- Как же мы понесем инжир?
- Найдем, в чем нести. Держите, - она вынула из кармана газету, подала ему. - А я могу и в берете. Соображение нужно иметь, - добавила Наталья, и ее замечание прозвучало для Романа Семеновича как укор. "Непрактичный мужчина, а еще собираюсь в глушь забраться жить, один-то?" подумал он.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Кострову думалось, что с переходом на новую службу, в оперативный отдел штаба армии, война в той обнаженной жестокости, какой она до сих пор жила в его сознании, кончилась, что если он и будет принимать какое-либо участие в боевых действиях, то лишь косвенное. Понимание своей неполноценности, а скорее, личного безучастия в боях, когда еще льется кровь товарищей, а тебе уже ничто не грозит, было эгоистично, внутрь закрадывался стыд, и Алексей первое время, занимаясь расклейкой карт (не наготовишься листов - как движутся войска!), чувствовал себя не в своем седле и мысленно злился, что сел в штаб протирать штаны, порывался снова удрать туда, на передовую.
Война и в самом деле теперь проходила от него стороной, Это задевало самолюбие, удручало. Сражения уже перекинулись в Югославию, гремели на равнинных полях Венгрии. Он же, майор Костров, сидел в штабной крытой машине и клеил карты, чертил схемы, плохо удававшиеся с непривычки, сортировал и обобщал поступающие из частей сводки, наносил по ним обстановку, в день по нескольку раз бегал на доклад, причем поначалу ходил к начальству без папки, видя в ее обладателе закоренелого канцеляриста, презрительно называя такого сорта людей службистами. Когда же начальник оперативного отдела увидел, как майор Костров сгреб эти сводки, небрежно сунув под мышку резиновой руки, то укоризненно покачал головой, тотчас вручил ему огромную папку с замками, строго заметив, чтобы документы аккуратно укладывал в нее, в противном случае можно и выронить, а это попахивает трибуналом.
"Взялся пугать", - огрызнулся мысленно Костров, но папку с замками все же принял и пошел на доклад к командующему генералу Шмелеву. Тот, увидев папку, порадовался:
- Освоился? Гляжу, штабная работа под стать тебе.
На это Костров ответил вертевшейся в голове фразой:
- Наседку можно заставить и без яиц сидеть в гнезде.
- Как так? - усмешливо поглядел на него Шмелев.
- Не по мне это занятие. Прошу, умоляю вас... пошлите в действующие части.
- А вы, то есть все мы, не действующие? - вдруг разобиделся Шмелев.
- Косвенное отношение имеем, - сорвалось с губ Кострова.
- Гм... Косвенное... Вон как махаем! Удержу нет. Без штаба, без нас, ни одной победы не одержишь.
- Товарищ генерал, не привыкну я. Не по мне сидячая должность. Отпустите...
- Выбрось из головы эти мысли. Ишь чего захотел! Кто позволит нарушить приказ заместителя Верховного? Кто? Отвечать за тебя я не намерен, а будешь настаивать, вообще спишу... - напустился на него Шмелев, после чего Костров сник и уже за все время доклада ни единым словом не посетовал на свою судьбу.
Просмотрев донесения, Шмелев под конец сказал:
- А вот из этого сообщения явствует, что отходящий разрозненный противник может наделать бед, проще говоря, наколбасить в наших тылах... Глаз да глаз нужен. Вот и поезжайте как офицер оперативного отдела армии... Возьмите с собой походную рацию... Свяжитесь с тылами корпуса Жданова и 5-й мотострелковой бригады, передовые отряды которых в данную минуту находятся на пути к Белграду. Если будет надобность, потребуйте выделить не менее батальона мотострелков с приданными танками и артиллерией. Надо встретить и разбить оставшиеся в нашем тылу блуждающие колонны неприятеля. Они еще опасны и могут распороть наши растянутые войска, как кинжалом. Действуйте от моего имени, ясно?
- Товарищ генерал, есть действовать от вашего имени, - с готовностью проговорил Костров и встал, глаза у него загорелись, и этого не мог не заметить Шмелев.
- Как птицу ни корми в клетке, все равно в небо смотрит, - проговорил он, напомнив, однако, чтобы в драку не совался. - Иначе шкуру спущу, понял?
Костров кивнул, зная, что никакой шкуры, конечно, не спустит, и выскочил из кабинета опрометью.