Ему дали "виллис", и, приехав на квартиру, он тут же начал натягивать на себя полевую форму, сапоги (в штабах часто ходили в кителях и ботинках), велел Верочке собрать ему кое-что в дорогу.
- Алешка, да ты что, уезжаешь? - забеспокоилась Верочка.
- Уезжаю, Верунька... Ненадолго... Дня на два-три...
- Куда?
- Это секрет, даже и жене не положено знать.
- Как не положено? - обидчиво проговорила Верочка. - Я тоже военная, и от меня утайки не делай.
- Ну в действующую... В действующую.
Волею судьбы оказавшись здесь, на фронте, Верочка наслышалась многого об отчаянности девчат, которых солдаты называли бесшабашными дурнушками, потому что они лезли напропалую, не пригибаясь от свиста пуль, и поначалу Верочка жалела их, слала им одни сочувствия, внутренне испытывая берущий за душу страх, но со временем завидными и притягательными стали казаться их пусть и безрассудные поступки. Она уже считала этих девчат истинными патриотками, ей хотелось подражать им, - нельзя же в самом деле вернуться с войны, так и не услышав близкого выстрела, просто грешно, совесть загложет... Она не раз просилась на передовую, ей не разрешал начальник связи, отговаривал, под разными предлогами не пускал и Алексей, и в конце концов она возненавидела себя, сердилась на других, на тех, кто ее упрашивал не идти туда. В душе Верочка сознавала уязвленность своего положения, ничто не могло так обидеть ее, как эта снисходительная, загодя уготованная жалость к ней. Противясь этой намеренной снисходительности к себе, она тем не менее была не защищена от мысли, что, может, и не следует ломиться в открытые ворота: все-таки война есть война, и там не только выстрелы слышатся, но и убивают, она же не приспособлена, совсем не приучена, как вести себя в бою, да и навряд ли хватит у нее внутренних сил на проявление достойного уважения поступка. И все-таки не покидала ее настойчивая мысль побывать в окопах и траншеях передней линии. Сейчас же, когда Алексей едет на передовые позиции, самый раз упросить взять с собой. А зачем упрашивать?
- И я поеду. Поеду, да и только! - с решимостью в голосе проговорила Верочка.
- Ради нас обоих... перевели тебя в армию, на коммутатор, это, милая, тебе аванс даден - надо отработать!
Она замешкалась, но быстро припомнила:
- А что пообещал командарм генерал Шмелев... Какое распоряжение отдал? Забыл? Напомню: "Вам, - говорит, - молодым, по обычаю медовый месяц положен. И пусть война, от обычаев, ритуалов этих не отойдем. Гуляйте!" Вот его последнее распоряжение, забыл?
- Какой на фронте медовый месяц? Это он сгоряча сказал, чтоб нам обоим приятное сделать. И что это будет за армия, что за солдаты?
- При чем тут армия? Я же прошусь не в тыл, а на передовую, настаивала Верочка и уже начала собираться, зайдя в закуток с охапкой своего обмундирования. Вышла оттуда одетая в гимнастерку, в форменных, аккуратно пошитых сапожках. - Знаешь что?.. Поскольку командарм все-таки официально обещал нам дать месяц, то я смогу же договориться, чтобы за меня дня три подруги подежурили. Возьму походную рацию, нужна же будет, в случае чего...
- Догадливая! Командарм уже предложил рацию взять...
- Так о чем же я говорю? - не дав ему окончить, перебила Верочка и с настойчивостью в голосе досказала: - Вдвоем нам не будет страшно. Где ты, там и я, а все же вдвоем!
...Ехали и час и другой.
Опадала листвою осень, стряхивала пылающий багрянец с деревьев.
Поднялись в гору. Тут шел редкий снег, мокрый, вперемежку с дождем. При въезде в одно селение увидели сбочь дороги, на бровке канавы группу людей. Они не поднимали рук, но по тому, как склонили головы, угадывалось, что чего-то хотят от проезжих.
- Нас просят? Может, подвезти... Останови, водитель, - попросила Верочка, и они с Алексеем спрыгнули, подошли.
- Гум... Гум... Русишь, гум давай, - горланили разноголосо люди.
- Вино! Вино! - лопотали другие.
Алексей недоуменно пожал плечами, не зная, что это такое - гум? И он и Верочка смотрели на людей, по-видимому местных сербов, и щемящая боль сжимала сердца обоих. Старые и молодые, несколько женщин с детьми стояли на снегу в одном тряпье, местами даже не прикрывающем голое тело, и ужаснее всего - босые.
- Давай гум... Товарищ, давай гум, - просили одни, указывая на колеса.
- Вино, бери вино, - вторили им другие, кивая на кувшины, стоявшие у ног.
- Товарищ майор, да это, чую, по-ихнему так резина прозывается. Покрышки просят, чтобы хоть какую-то обувь сточать, - сказал подошедший водитель.
- У тебя есть?
- Запасное колесо. Погоди, - спохватился он и полез в машину, порылся в ящике, вынул оттуда две поношенные камеры. Протянул Кострову, а тот, в свою очередь, охотно передал одну камеру старику, а другую - женщине с ребенком, прячущимся у нее сзади.
И как ни упирался Костров брать вино, сербы все-таки уговорили взять кувшины. Сами поставили в машину" приговаривая без устали простудными голосами:
- Русишь... Русишь!..
- Хвала Чрвеной Армии!
Кланяясь, сербы провожали машину и еще долго стояли на дороге, и Верочка глядела в заднее оконце, испытывая и радость, и смятенную жалость к простым людям заграницы - раньше к румынам, которые поначалу боялись русских, прятались в домах при закрытых ставнях, после - к болгарам, ходившим в домотканом, хотя и красивом, рядне, и теперь вот к ним, сербам, стоявшим босыми на октябрьском снегу.
И были другие встречи с другими людьми. Об этом сейчас поведал водитель.
- Я намедни уже ездил по этой дороге, - рассказывал он. Остановились мы у какого-то фабриканта в городишке. У него, значит, фабрика по выделке шерстяных свитеров и кофт. Красивые, скажу вам! Мне-то не нужны его одеяния, потому как холостякую, а подполковнику, ехавшему со мной, захотелось купить свитерок жене... Объясняет фабриканту, так и так, значит, продайте свитерок. А фабрикант показывает на руках, требует динары. "Да ты что, не веришь? Знаешь, с кем ты имеешь дело?!" - спросил подполковник. Фабрикант жмется, даже дотронулся до кармана, точно хотел проверить, есть ли динары. Ну, тут, значит, подполковник вспылил, нервы не выдержали. "Эх, ты, говорит, буржуй!.. Я три ранения имею. Дом у меня в Умани фашисты спалили. Я прошел через тысячи верст, чтобы освободить тебя же, а ты... ты... Хавронья в кофте! На, буржуй ненасытный!" - и выхватил из-за пазухи пачку ихних динар и сыпанул их со злости по столу, по полу... Фабрикант, загораживаясь ладонью, утек в кладовую, вынес оттуда целую охапку этих свитеров, а нашего подполковника и след простыл. Сели мы в машину и уехали, а фабрикант бежал за нами вдогонку с этой своей продукцией...