Но, в цепкой проволоке весь,
Тот абрикос возник как чудо.
А мы твердим, что нет чудес!
На пашне
Солнца взглядом любовным большая земля разогрета,
Дней теплее в апреле не знали ещё старики.
Борозду к борозде прирезают плуги до рассвета.
Двух обугленных танков угрюмо стоят костяки.
На парующей ниве бескрайнего берега пёстрого
Не уснут до зари беспокойные люди земли,
Чтобы танков сожжённых чужие нелепые остовы
В зашумевшей пшенице легко затеряться могли.
* * *
Я видел, как смотрит на море
Малыш, вырываясь из рук.
Каким изумленьем во взоре
Сменяется первый испуг...
Своею волною зелёной
Закрыло оно небосвод.
Глядит удивлённо ребёнок
И ладушки-ладушки бьёт.
* * *
Эта южного берега
Кромка вечнозелёная,
Эта рыжая прерия,
До нутра прокалённая, -
Вся округа богатая,
Гор зажатая поясом,
Как лоза узловатая,
Перевитая колосом.
* * *
Не будите, пожалуйста, - море уснуло.
Сладко вытянув лапы, улеглось на песок.
В темноте поворочалось важно и смолкло.
Верно, смотрит опять свои милые синие сны.
Ни движенья лесного, ни птичьего писка,
Прозвенела цикада и тут же забылась сама...
Ночь шагает неслышно, а море вздыхает устало
И тихонько ворчит, к раскалённому камню припав.
Память сердца
Сбегал к волнам, то синим, то седым,
Карабкался по тропам разогретым.
Блуждал лесами тихими. Пред ним –
Край древний, необжитый, невоспетый.
Он был юнцом здесь, мальчиком почти.
В семье чужой, стихов читая строки,
Сердился и не мог себе простить,
И вновь краснел под взглядом темнооким.
И целый день опять на берегу.
Изгнанник бедный, как он сердцем ожил!
Но он уехал. И полдневный гул
Встающих волн всю жизнь его тревожил.
Всё вслушивался в летнюю грозу
И синеву угадывал за полем...
В долине звёздной прячется Гурзуф.
Молчанье скал. И Пушкин перед морем.
Осенью
Убраны поля. Глядят в сторонку
Жёлтые неяркие лучи.
Увезла колхозная трёхтонка
Тыквы недоспевшие с бахчи.
Прошумело время обмолота.
Перекрыты на зиму дома.
Молодым вином и мёдом в сотах
Заглянула осень в закрома.
Осторожно мягким листопадом
Лето отсветило, отцвело.
Яблочная крепкая прохлада.
Трепетанье флага над селом.
Вино
Шиповник зацветает на скале.
Ручьи летят стремительно по скатам
Средь книг моих, забытых на столе,
Стоит бутылка белого муската.
Его придумал старый винодел.
Заранее он в грозди светлокожей
Бутыли этой душу подглядел,
Большого вкуса, подлинный художник.
Я с ним знаком. Он невысок и сед.
Всё сожалел – в лесах сосновых не был.
И улыбнулся, что его десерт
Я сразу окрестил: «Седьмое небо»!
В его вине – певучий гул цикад,
Долин дыханье, горных высей проба,
И напряжённый времени заряд,
И долгий страдный полдень хлебороба.
За всех людей, что могут так искать!
Я не знаток – мне пить случалось мало.
И всё ж чтоб край твой солнечный понять,
Мне этого бокала не хватало.
Лимонная траншея
Степь всё обнажённее, рыжее,
А ветра – не высунуть лица.
Спрятались какие-то в траншее
Маленькие очень деревца.
Первые степные померанцы...
Так пехота, окопавшись, ждёт,
Чтоб, сигнал услышав, сбросить ранцы,
Вымахнуть за бруствер и – вперёд!
* * *
Настоем крепким трав, грибов и ягод
Вдруг из того повеяло леска.
Нагретою захлёбываясь влагой,
Дышу не надышусь издалека.
Ах, милая! Когда б забыть другие,
Я только эти повторял слова –
Привычные и детски дорогие:
Грибы. Дороги. Ягоды. Трава.
* * *
Зиме приходит время – лист потёк.
А здесь торгуют изредка на рынке
Арбузами – с ребячий кулачок,